И. Евстигней - Переводчик

Я больше не был переводчиком. Я был гладиатором… да-да, как бы дико и нелепо ни звучало это в наши дни, на нашем этапе развития человеческой цивилизации с её веками борьбы за гражданские права и свободы за плечами… я был бесправным рабом, сражающимся на потеху публике… Одна тренировка с утра на каменистом плато, зажатом между голых красноватых скал. Когда граница чернильно-синей тени отступала к противоположной скале и испепеляющее солнце накаляло площадку, как жаровню, нас разводили по камерам-нишам, где я долго стоял, не мог вылезти из-под хлипкой водяной струи, лениво сочившейся из узкого отверстия в каменном своде. Если вечером не было представления, почти на закате нас выгоняли ещё на одну тренировку на то же раскалившееся за день плато. Сами гладиаторские бои проходили по вечерам в местном Колизее. Так называли гигантский мрачный амфитеатр, вырубленный в одной из скал, высокий сводчатый купол которого был декорирован самой природой – в мерцающем свете факелов причудливо извивающиеся прожилки горных пород на потолке напоминали гибкие тела ящеров.

По вечерам ступенчатая чаша амфитеатра наполнялась до отказа, люди сидели даже в проходах между рядами, плотным строем стояли вдоль стен, и вся эта толпа безумствовала, кричала и свистела от восторга, кстати говоря, делая последнее с непревзойдённым профессионализмом. Время от времени источником этого острого наслаждения толпы становился я. Мощным толчком в спину меня выталкивали на ярко освещённую арену, и со всех сторон из темноты на меня устремлялись тысячи желтоватых, круглых от возбуждения глаз. Моих соперников по поединку – поначалу одного, а спустя пару месяцев трёх-четырёх человек – выпускали через туннель на противоположной стороне арены. И начиналось постыдное театральное действо, в котором я гораздо больше ощущал себя низкопробным актером, нежели гладиатором.

«…если ты не выиграл бой в первые секунды, этот бой ты проиграл…» Я очень хорошо помнил этот урок. Ещё бы, он был вбит в меня, вбит в буквальном смысле, годами тренировок и миллионами делов боли – или в каких там единицах измеряют интенсивность этого ощущения? Молниеносные движения мастера Джана, острая боль в вывернутом плече и стёсанной о каменную площадку щеке, и глуховатый голос, произносящий эти слова… раз за разом… из года в год… «…если ты не выиграл бой в первые секунды, этот бой ты проиграл…»

В первые дни я раскидывал их на арене, как щенков – без особых усилий и без всякой жестокости. Да они, мои вынужденные противники, и были похожи на неуклюжих и неопытных щенков. И неудивительно – в своей прежней жизни большинство из них были безобидными политиками, чиновниками или коммерсантами. Все усилия свистящих научить их зачаткам боевого искусства шли прахом, и бывшие бизнесмены и политики с достойным уважения усердием, но абсолютно не впечатляюще и безобидно – к великому сожалению наших "хозяев" – молотили друг друга кулаками на песчаном полу арены, поливая его кровью из разбитых носов. Я обращался с ними бережно и аккуратно. Недаром ушуистское цинна, так называемое искусство захвата, контроля и перелома суставов, очень похоже на вальс… раз, два, три… раз, два, три… раз – захватить, два – вывернуть сустав, три – надавить до лёгкого сухого хруста… Я отбрасывал их от себя одного за другим, стараясь не наносить особых увечий… Не собираюсь я калечить своих собратьев по несчастью ради удовольствия каких-то рептилий.

Примерно через месяц, когда утренняя тренировка почти подошла к концу и красноватый камень плато накалился под отвесными лучами солнца, как адская сковорода, из узкого лаза, по которому перемещались только местные жители – для нас, прямоходящих, было выдолблены специальные ходы повыше – выпрыгнул один из наших" хозяев". Упруго подбросив себя на ноги, он принял вертикальное положение, отыскал меня взглядом среди других пленников и, извиваясь на ходу мощным телом, приблизился ко мне.

– Чем с-с-санималс-с-ся раньш-ш-ш-е? – прошипел он, буравя меня холодными жёлтыми глазами.

– Ушу. Это китайское боевое…

– С-с-снаю, – оборвал меня свистящий. – Ты делаеш-ш-шь вс-с-сё с-с-слишком быс-с-стро… Рас-с-стягивай бой, играй с-с-с ними… Дос-с-ставляй зрителям удовольс-с-ствие… яс-с-сно?

– Ясно, – кивнул я ему. Как скажешь, дружок. Хочешь игры? Будет тебе игра.

– Откуда с-с-снаеш-ш-шь наш-ш-ш язык?

– Я переводчик.

– Яс-с-сно, но это уш-ш-ше не ваш-ш-шно.

Он скользнул по мне презрительным взглядом, переговорил о чём-то с нашими "тренерами", пару раз ткнув в мою сторону пальцем, и исчез в тёмном отверстии лаза.

Так я стал устраивать инсценированные поединки. Я танцевал вокруг своих противников, делал эффектные выпады, уходил от ударов, от которых можно было не уходить, падал на пол, принимая картинные позы… в общем, всячески ублажал публику, внутренне передёргиваясь от отвращения – какой уж там гладиатор, так, подзаборная шлюха. Как бы там ни было, мои старания себя окупали. Моя популярность стремительно росла, а вместе с ней и суммы, которые ставили на меня на местном тотализаторе. Однажды вечером спустя месяца три после моего похищения к решётке подошёл Сессар, один из наших охранников. Этот длинный (у меня язык не поворачивался называть свистящих высокими) и почему-то рыжеволосый тип, совершенно явно ко мне благоволил – как я подозревал, не в последнюю очередь потому, что выигрывал на мне приличные деньги. Он поманил меня красноватым от пыли скрюченным пальцем и прошипел на ухо:

– Ходят с-с-слухи, что тебя с-с-скоро переведут в легион… Это очень хорош-ш-шо, знаеш-ш-шь ли.

– Легион? А что это такое?

– С-с-сейчас-с-с ты на разогреве публики. А там бьюцс-с-ся по-нас-с-стоящему. Тебе понравицс-с-ся. И я на тебе ещё подс-с-саработаю, я в тебе уверен. Надо вот, еш-ш-шь, подкрепляйся, – шипел он, проворно просовывая мне сквозь прутья решётки истекающие соком местные деликатесы – ароматные абрикосы в коричневой шершавой кожуре, кремовые пепино с дынно-лососевой мякотью, нежнейшие анноны в тончайшей зелёной кожице и чёрные шоколадные яблоки. – Ладно, бывай…

– Ну, что он тебе сказал? – нетерпеливо поинтересовался Крис, как только Сессар скрылся за поворотом. Свен и Бузиба тоже смотрели на меня с любопытством. За эти три месяца мне удалось немного выучить африканское наречие, на котором говорил Бузиба – его имя в переводе означало "глубоководный", и он действительно был моряком, захваченным в плен вместе со своим торговым судном – а также существенно продвинуться в скандинавском, на котором разговаривал Свен. Между собой наш квартет ладил вполне гладко. Я с удивлением наблюдал за тем, как Свен, Бузиба и Крис ловко объясняются друг с другом на диком пиджине из скандинавского, низше-кастового африканского и благородного французского, дополненного активным языком жестов. А как же пресловутые различия на уровне структуры сознания и фундаментальных понятийных конструктов, о которых твердят учёные и которые якобы делают носителей разных языков несовместимыми почти на физиологическом уровне?.. Впрочем, задаваться столь сложными философско-лингвистическими вопросами у меня сейчас не было ни сил, ни желания. Главное, что после того страшного случая в аэропорту, когда я попал под атаку многоязычного спрута и едва не отправился на тот свет, в моём сознании словно сломались какие-то ненужные барьеры, и теперь оно переключалось между языками легко и свободно, позволяя мне чувствовать себя совершенно комфортно в любой многоязычной среде.