И. Евстигней - Переводчик

Немец был чересчур прямолинеен. Он почти не менял геометрию меча, бил прямо и жёстко, судорожно вцепившись в рукоять, так что в его руках меч был обыкновенной безжизненной палкой. Через пару минут после начала поединка я полностью понял язык его телодвижений, играючи поуворачивался от бесхитростных атак, и как только решил, что достаточно поразвлекал публику, выбил из его рук оружие, сграбастал за плотную ткань рубашки, и резко развернул к себе спиной, прижав клинок к горлу. Классика жанра… Зрители взревели от восторга. Я уже приготовился было отбросить немца в сторону, на песчаный пол арены, как вдруг с задних рядов раздался тонкий, едва уловимый свист, постепенно начавший нарастать в мощный звуковой вал.

Что это значит? Чего они от меня хотят? Я растерянно оглядывался по сторонам, как щитом, прикрываясь своим обезумевшим от страха противником от накатывающей волны свиста. Вдруг почти прямо перед собой я увидел лицо знакомого охранника – тот перегнулся через каменный парапет, как змея покачиваясь длинным телом над ареной – и услышал исходящий из его рта настойчивый, возбуждённый шёпот:

– Убей его… Убей ж-ж-же…

Я оттолкнул немца от себя, но волна требовательного свиста продолжала давить со всех сторон… Убей его… убей… Поток свиста гипнотизировал, лишал воли, заставлял подчиниться, я чувствовал, как мутнеет моё сознание, и судорожно озирался, пытаясь найти укрытие от этой давящей гипнотической волны, и уже понимая, что спасения нет… нет… И в этот момент кто-то мощной рукой схватил меня за рубашку и выволок с арены. Так же молча меня протащили по путаному лабиринту коридоров и швырнули в одном из полутёмных закутков на пол.

– Спасибо, – прошептал я, глядя в напряжённое лицо Сессара с плотно сжатой полоской губ.

Тот никак не отреагировал, не кивнул, присел на корточки, наклонив вперёд своё длинное тело, так что я ощутил на шее его жаркое дыхание, и прошипел мне на ухо:

– В с-с-следующий рас-с-с ты это с-с-сделаешь, яс-с-сно?

– Нет, – покачал я головой, не отводя взгляда. – Нет…

– Пос-с-смотрим, – он презрительно усмехнулся и, словно потеряв ко мне всякий интерес, пружинисто поднялся на ноги и исчез за поворотом.

Я остался один. В коридоре было тихо, лишь лёгкий ветерок – почему-то мне казалось, что он несёт с собой запах склепа – обдувал разгорячённую кожу, а из-под клейма на левом виске медленно сочилась тонкая струйка крови. Вот ты и влип, братец, теперь-то уже по-настоящему влип. Теперь тебе никуда не деться, поймали в клетку и захлопнули дверцу. Наконец-то ты опустился на самое дно. Всё, ниже опускаться некуда. Крайняя степень человеческой деградации. Это и есть обещанное вами божественное содействие, а святой отец?.. Хотя… хотя причём тут чьё-то содействие, а Алекс? Можешь ты наконец-то быть честным хотя бы перед собой?.. Ты ведь сам этого хотел, разве нет? Стремился к этому, прикрываясь поисками бога… Внутри тебя всегда сидел мерзкий беспокойный червь, который грыз тебя и глодал, заставляя куда-то нестись, метаться, искать, походя разрушая всё хорошее, что есть в твоей жизни, свою любовь, самого себя… Ты сам этого хотел, и ты это получил… И не стоит искать виноватых, напрасное занятие.

На душе было так мерзко, что я поморщился от отвращения. Ладно, Сессар, мы ещё посмотрим… не стоит меня так сразу сбрасывать со счетов, может, я ещё продержусь…

И я держался. С каждым боем я чувствовал, как МальАх всё больше сливается с моим телом, подчиняясь уже не моим движениям, но моим мыслям. Своих противников по поединкам я чувствовал гораздо лучше, чем они меня. Мозг переводчика, привыкший оперировать чужими понятийными системами, анализировать чужеродные стереотипы мышления, с лёгкостью вычленял шаблоны в движениях других людей. Я быстро изучал язык, на котором говорили их тела, и вставлял нужные реплики чуть раньше них. Поединки по-прежнему были для меня всего лишь игрой – опасной, балансирующей на грани жизни и смерти, но игрой. Однако конец любого боя неизменно становился для меня кошмаром. Волна свиста нарастала, накрывала моё сознание, затопляя его неодолимым первобытным императивом «Убей…» У меня всё было рассчитано до сотых долей секунды… нанести противнику зрелищную, но несмертельную рану, выбить из его рук оружие, резким ударом ноги уложить его на арену, чтобы не дёргался, чтобы показать всем – поединок окончен — схватить с земли его меч и убираться, убираться поскорее, подальше, прочь, к железной решётке ворот, которые не торопится открывать медлительный охранник, лишь бы сбежать из-под этой горячечной, бредовой волны, от которой вскипает сознание… убей…

У меня всё было рассчитано до сотых долей секунды, но японец об этом не знал. Он оказался довольно проворным – видимо, сказывалась наследственная память, доставшаяся вместе с генами от предков-самураев. Вместо привычных четырёх-пяти минут боя мы с ним кружили по арене в два раза дольше, доставляя сим пролонгированным действом безграничное удовольствие публике. Наконец он не выдержал, кинул тело вперёд, ударив с плеча выгнутым в форме катаны мечом… ничего не поделаешь, наследственная память… Я слегка уклонился – его меч чиркнул по моей рубашке – подсёк его ноги и рывком бросил на пол. Зал взревел от восторга. Я надавил коленом ему на позвоночник, навалился всем своим весом – тот продолжал сопротивляться – и прошипел на ухо:

– Брось меч…

Но японец, хотя и перестал дёргаться под моим коленом от боли, упрямо не выпускал меч из руки, нелепо вытянув её в сторону, чтобы я не мог дотянуться… глупец… Тщательно выверенные мною доли секунды утекали драгоценными каплями жизни – его жизни – в песчаный пол арены, одна за другой.

– Брось меч… – почти умоляющим голосом прошептал я. – Прошу тебя, брось…

Японец упорствовал. А волна свиста накатывала, давила все беспощаднее, я стиснул зубы, словно пытаясь судорожным напряжением мышц укрепить ту хрупкую перегородку, что защищала моё сознание от воздействия внешнего мира. Но гипнотический свист просачивался через неё, проникал в мозг, и уже из последних сил, в отчаянном усилии удерживая тонкие нити разума, я схватил японца за волосы, закинул его голову назад и чиркнул клинком по горлу, едва заметно изменив траекторию. Из шеи японца вялым фонтанчиком брызнула кровь, упав тяжёлыми каплями на серый песок… Я встал и, шатаясь, как пьяный, пошёл к воротам…

Когда меня привели в камеру, мои друзья уже спали. Я осторожно прокрался до нашего «душа» и долго стоял там под струёй ледяной воды, которая тонкой змейкой извивалась по моему телу и утекала куда-то в глубины скальных пород, пропитывая андские горы подо мной моим потом, моей кровью, мной… Потом я так же аккуратно, чтобы никого не разбудить, пробрался на своё место, накрылся куском шерстяной ткани и провалился в сон.