Анна Мазурова - Транскрипт

– Н-н-нет, – замялся Муравлеев. – Я слушаю новости.

Филькенштейн с сожаленьем захлопнул книгу.

– По работе.

Филькенштейн пошевелил в книгах пальцами.

– Например, вы слыхали, сегодня тронулся лед? – поспешил объясниться Муравлеев.

Филькенштейн промолчал, хотя не удержался и глянул по сторонам. Городской человек, он считал, что везде уж сухой асфальт.

– И каким-то образом там, на льду, оказалась корова, отчалила вместе со льдиной. Ей вызвали девять-один-один, прибыла команда спасателей, но при отличнейшей подготовке у них все-таки такелаж, не рассчитанный на корову – спасжилеты, противогазы, – хотя они не сдавались, а я все слушал – должны же быть международные новости. Минут через пятнадцать ее уцепили, накинули трос на рога, и я дождался: «Суровая зима в столице северной империи бывшего зла. Подгулявший гражданин, поздно вечером возвращаясь домой из таверны, решил облегчиться близ автобусной остановки, но чересчур приблизился к поручню. Набежала толпа, пока кто-то из жильцов ближайшего дома не принес кастрюлю теплой воды. Новости спорта…». И все. Вот такая новость спорта для мальчиков, никогда не пытавшихся лизнуть дверную ручку в мороз.

– Это что же, юмористическая какая радиостанция?

– В известном смысле. WNBC, – продолжал Муравлеев, машинально, в беседе, делая два шага. (Филькенштейн с удовольствием тронулся с места, и, взяв его под руку, пошел рядом.) – У всех свой глобус.

– Конечно, – подтвердил Филькенштейн, – совсем необязательно «врут», просто они так видят.

– Естественно! Для получения полной картины нужно слушать их всех и сверять: средства ухода за кожей, страхование фьючерсных страхов и, где-нибудь между ними, с граммофонным шипением – Асишш-ша – вы не слышали, что за мифический край? Сверять критиков с родственниками, любовные письма с записью актов гражданского состояния…

– Непременно сверять! – подхватил его собеседник. – Закрыть белые пятна на карте мира…

Вынырнув из магазина, Фима встревоженно глянул налево, направо и тут же увидел Муравлеева с Филькенштейном. Подхватив свои сумки покрепче, он бросился догонять, с уваженьем кивнул Филькенштейну (тот увлеченно тряс головой и ничего не заметил), Фима сунулся в разговор, но, услышав «стереофония информации», деликатно пошел рядом.

– Эффект полного погружения! – говорил Филькенштейн.

– Терпеть не могу примечаний на той же странице, – говорил Муравлеев.

– Да, ради комментариев следует потрудиться.

– Полистать.

– Полазить, – все больше влюбляясь в нового друга, подхватывал Филькенштейн. Он давно вынул пальцы, пожертвовав всеми местами, и теперь нес книги просто подмышкой, повиснув другой половиной на локте Муравлеева.

– Полистать, поискать, полазить, это даже спортивно, при нашем образе жизни.

Фима вздохнул и поменял тяжелые сумки местами.

– Щелкать и щелкать, со станции к станции, иначе ведь можно заснуть за рулем…

Фима плюнул, еще раз кивнул и пошел быстрее. Пусть Муравлеев нагонит.

Муравлеев явился лишь через час, утомленный и красный. Фима хотел ему сделать внушение, но – хрен с ним, хотя бы он у меня пообщался – вслух сказал:

– Ты с ним дружи. В академических кругах, там знаешь сколько перевода? Тонны!

После секундной неловкости двух незнакомцев в купе, Муравлеев с партнершей обустроили каждый свой уголок, налили воды из графина и выложили по блокноту.

– Я начну? – спросила Карина. – Милостивые государи!..

Муравлеев, уткнувшийся было в книжку, насторожился и поднял голову.

– Да будет мне позволено для начала – то есть, прежде чем говорить с вами о предмете сегодняшнего нашего собрания…

Муравлеев слушал.

– … воздать должное международной комиссии директоров, которая рукой, одновременно твердой и мудрой, ведет ладью нашей еще очень молодой организации среди всех бесчисленных опасностей бурного моря, умея уделять должное внимание…

Муравлеев успокоился и вернулся к книжке.

– Повсюду новые пути сообщения, пронизывая, подобно новым артериям, тело государства, устанавливают новые связи, – без запинки гнала Карина. – Возобновили свою деятельность наши крупные промышленные центры…

Краем уха уловив «утвердившаяся религия улыбается всем сердцам», Муравлеев снова насторожился, уж не вздумала ли Карина издеваться над почтенной публикой. Но нет, она сидела, всем телом подавшись вперед, и губы ее шевелились, а глаза неподвижно смотрели в зал, помогая голосу гипнотизировать спины. Муравлеев снова опустил глаза в книгу, успокоенный, даже умиротворенный ее наивной сосредоточенностью.

– Где, в самом деле, найдем мы больше патриотизма, больше преданности общественному делу – словом, больше разума? Я имею в виду, милостивые государи, не поверхностный разум, не суетное украшение праздных умов…

И хотя Муравлеев честно взглянул на внутренние часы, ему совсем не хотелось, чтобы все это кончилось. Однако, длить наслаждение становилось уже некорректно, не по-товарищески, и он только дослушал про глубокий и умеренный разум, который прежде, превыше всего умеет преследовать цели полезные, содействуя выгоде каждого частного лица, а следовательно, и общему благосостоянию и прочности государства, и, как экзекутор, протянул руку к кнопке, стараясь попасть в поле ее бокового зрения.

Но Карина, упоенная собственной песнью, ничего не видела, не замечала и, набрав в грудь нового воздуха, начала было про уважение к законам. Муравлеев, решившись, тронул отглаженное плечо, Карина вздрогнула, Муравлеев вздрогнул и на секунду забыл, что он собирается делать. Целую ценную секунду голос его звучал один, в то время как сам Муравлеев еще только вспоминал, как он списывал тексты с магнитофона, кивон, требьян, ансамбль, поступил в институт, подписал контракт и оказался здесь, в этой будке, с Кариной, на той стадии вспоминания, где окончательно нагнал свой голос и присоединился к нему на «четкой и адаптированной к рыночным условиям политике». Карина встала и вышла из будки. Неожиданно для себя Муравлеев затосковал.

Спустя полчаса она вернулась и день продолжился, исподтишка он разглядывал лиловое кружево, выбившееся из рукавов, запотевший браслет. Впервые за многие месяцы слушал внятную человеческую речь. Туфли ее опирались на мысочки, два каблука надолго застывали в воздухе и с силой вжимались в пол только в самых критических местах, где голос шел от бедра. Даже отвернувшись, он ни на секунду не переставал ощущать ее присутствия.