Евгений Щуров - Это не страшно

– Константин Евгеньевич, а где Турчин? – спросила Светлана Геннадьевна, влетев в ординаторскую.

– Не могу знать. Ушел смотреть пациентов, сказал.

– Его Главный требует к себе.

– Хорошо, передам, как увижу. Послушайте, Светлана Геннадьевна! Я – не исполняю своих обязанностей, в смысле историй болезни. Но чего у вас есть против Турчина? Я же вижу, что Вы к нему пристрастны. Разговор сугубо конфиденциален?

Заведующая прошла круг по ординаторской, постояла около дивана, где сидел Шастин, остановилась напротив него, села в кресло.

– Конфиденциален. Знаешь ли ты, что Турчин… Ну, у него роман с Юлией Ивановной, со «скорой».

– А кто этого не знает? И в чем проблема?

– А в том, что это… Костя, извини, я потом тебе расскажу, после обеда. Зайдешь ко мне?

– Как пожелаете…

– Да брось ты! Давай тоже, между собой, «на ты». Ладно?

– Хорошо, Светлана. Давай. Тебе плохо?

– Неважно… Ладно, все пройдет. Заскочишь после обеда?

– Договорились! – Шастин несколько обалдел от их разговора. И не мог понять, что произошло, а произошло, видимо, нечто неординарное. Говорить ли об этом Турчину? Или послать к Свете? Для выяснения? Но она же его приглашала. Я тупой, да еще и дурак, подумал Шастин, ничего не понял. Мила бы сразу сообразила.

Ясно было видно, что заведующая чем-то озабочена. Но чем?

Шастин вышел из ординаторской и начал спрашивать у медсестер, где может быть Турчин.

– Господи, Константин Евгеньевич, да где угодно! Чего у меня-то спрашивать?

Шастин зашел к старшей сестре отделения.

– Где Турчин? Не видели?

– Его наш любимый главнюк тоже разыскивает. А что?

Шастин набрал номер Турчина.

– Але! Ваня? Извини, что помешал. Тебя главнюк срочно зовет. Тебе сейчас все звонить начнут.

– А что случилось? – встревожился Иван.

– Да кто его знает, – отвечал Шастин. – Честно!

– Хорошо, сейчас к нему зайду, – пообещал Иван.

От главнюка Иван Николаевич Турчин вышел в подавленном настроении. Дежурные улыбки встреченным. Поднялся в ординаторскую и плюхнулся на диван. Никого не было, никого и не хотелось видеть. Он думал, как такое могло произойти: ПСА больше 10. Да, это скорее всего рак простаты. Об это с ним и говорил главнюк, бывший уролог. «Вам надо срочно лечь в онкодиспансер, обследоваться, я договорюсь». Ивану сейчас хотелось одного – уехать домой и напиться в одиночку. Надо предупредить заведующую. Но так не хочется никого видеть! Даже деньги не успел толком потратить… А может, застрелиться? Грех. Нет, сначала – напиться. Как же так? Ведь мне еще и пятидесяти нет! Ужасно! Иван вспомнил умирающих онкологических больных, их худобу, серость кожи, постоянные боли. Смерть была отпечатана на их лицах, даже если кто и улыбался еще. И все верили в выздоровление. Но он врач, и вряд ли возможно выжить с каким-нибудь инфильтративным раком простаты. Впрочем, шанс есть. Очень маленький, но шанс. Иван встал с дивана и пошел к заведующей. Та была у себя.

– Заходи, Иван Николаевич, – пригласила Светлана. – Я все знаю. Иди домой, а послезавтра я тебе позвоню и скажу, когда подъехать. Ну, ты знаешь, куда.

– Знаю, – вздохнул Турчин.

– Да ты прекрати паниковать, знаешь ведь, ошибка анализа, доброкачественная опухоль, все может быть. Обследуют, как положено, на консультацию в центр поедешь, рано себя хоронить… Мы еще с тобой на День медика выпьем. На брудершафт.

– Ладно, Светлана Геннадьевна, будет тебе, – оба помолчали немного, глядя друг на друга.

– Заявление как писать, «за свой счет»? – спросил Турчин.

– Пиши два дня «за свой счет», а там тебе ведь больничный откроют.

– Хорошо, – вздохнул он. – Дай лист бумаги, здесь напишу, не хочу никого видеть.

Заведующая подала Ивану лист и тот быстро написал заявление.

– Давай мне, я сама отнесу, – сказала Светлана.

– Спасибо. Правда, никого не хочу видеть, тем более, что уже наверняка вся больница знает.

– Да нет. Главнюку позвонили из лаборатории утром и он только мне сказал.

– Ну ладно, я поехал.

– Давай, Турчин, не расслабляйся.

– Не буду, – сказал Иван и вышел из кабинета.

В ординаторской опять было пусто. Очень хорошо. Турчин быстро собрался. «Юлька сегодня в ночь. что ли ей позвонить? А зачем? Что я ей скажу? Прощай, дорогая, у меня рак? Глупости!»

Выходя одетым из ординаторской, Турчин опять столкнулся в дверях с Еленой Ивановной. Та оглядела его одетым в плащ и уличную обувь.

– Опять в банк?

– Хуже, – отвечал Иван, – в морг.

– А кого вскрывать будут? – не замечая подвоха, спросила она.

– Меня. Шучу. Конечно, в банк, – Иван выскочил из ординаторской.

Спустился на лифте, никого из близко знакомых не встретив. На улице было пасмурно, ветер налетал рывками, разметая полы плащей и пальто сновавших из больницы и внутрь пациентов и прочую публику. В машине было еще тепло, вкусно пахло юлькиными духами.

Дома Турчин открыл бутылку коньяку и включил музыку. Юлька не звонила. За окном валил снег.

Юлька шла домой пешком и думала, что все образуется само собой. Будут дежурства, мимолетные встречи, очень редкие совместные праздники, такие, как только что прошли у них, на выходные. Она думала, что достаточно, когда ее любят, а она любит своих детей. Она думала, что так и должно быть. В жизни.

Она шла по парапету, не оставляя даже следов от туфель. Наверное, я даже не оставляю следов от солнца, не бросаю тень. Она радовалась этому. Надо же чему-то радоваться. В голове билась мысль: меня здесь нет. Меня нигде нет. Меня вообще нигде больше нет. А раз меня нет – нет и проблем. Нет иксов, игреков, а вот с зетом – не получалось. Конечно же, я его не люблю. Любовь – это совместное Рождество, оливье, стирка, глажка рубашек, любовная игра, нежная болтовня – все то, что торжественно и неумолимо мужчина вручает тебе вместе с собой. Сейчас я уже понимаю, что это не золото, ни сюрпризы, не Сейшельские острова. И вот опять это слово выпирает, из мира, где я позволила себе не быть: любовь.

Вновь пошел снег. Юля почувствовала, что по ее щекам давно текут слезы. Иван одним объятием мог закончить все ее переживания. Но нельзя! Мама в детстве приучила «чистить зубы два раза в лень.» Отец работает, мать работает. Приходят домой избитые работой, уставшие. Какая тут любовь! Нежного слова друг другу не промолвят. Так, без тихих слов и стонов радости, изредка поскрипит кровать в комнате родителей раз в неделю, и снова – работа; на праздники мужики поговорят о колхозе, руководстве, политике американских империалистов, напиваются и храпят, отвернувшись к стене. Какие тут нежности! Положено так. Как у всех. Как у всех! Это чудовищное словосочетание погубило миллионы сердец, поразило черствостью целые поколения. Человека убивают привычки, особенно женщину – привязанности. Я не смогу уйти от него, даже ради собственного счастья. Не смогу! Но Иван! Он ждет. Он надеется, что я могу одним махом все разрубить и остаться с ним. Он ждет. Он имеет право на то, что я могу остаться с ним. Потому что он уже может понять, как именно я его люблю. Но любовь – это труд, а трудиться я не хочу или устала. Я не смогу уйти из семьи.