Олег Кондратьев - Почем фут под килем? (сборник)

– А меня-то от кого и зачем спасать? – Недоуменно поинтересовался офицер.

– Так, больше-то некого! А коварный супостат всегда отыщется. Сами же нам рассказывали на политзанятиях.

«Ох, шельма! – Анатолий посмотрел в умное и лукавое лицо подчиненного. – Не зря я тебя тут при себе постоянно держу. Ты меня от многих неприятностей избавил».

Дело в том, что в настоящий момент доблестный экипаж атомного стратегического ракетоносца «К-218» пребывал в состоянии, несколько не свойственном боевой единице могучего Северного флота. А, если точнее, он представлял собой не просто эту самую «боевую единицу», а, скорее, весьма потрепанные останки какого-нибудь заштатного хозяйственного взвода внутритылового обеспечения.

И не было в этой картине ни зловредных происков «коварного супостата», ни сногсшибательного тупоумия высшего военного руководства, ни расхлябанности и безалаберности среднего командного звена. Это был вполне рабочий процесс цикличного использования экипажей, временно не занятых в непосредственном обеспечении боеготовности Флота.

В более понятной интерпретации положение выглядело так. Вернувшись из трехмесячного автономного плавания, полнокровный боевой экипаж, передавал «железо», то есть свою ненаглядную субмарину, другому боевому экипажу, а сам, в полном соответствии с высокими руководящими документами, должен был осуществить «полноценный 28-суточный отдых в предназначенных для этой цели заведениях (санаториях, домах отдыха и т. п.) специализированного типа под присмотром квалифицированного медицинского персонала».

Тьфу, опять канцелярщина! Короче, восстановить в максимально возможной степени утраченное в дальнем походе здоровье. Причем, всеми категориями личного состава: офицерами, мичманами, матросами. И вот тут-то начиналась полная нестыковка.

Офицеров и мичманов группами или поодиночке – причем, по желанию, вместе с семьями – рассовывали во все имеющиеся на тот момент дыры во флотских санаторно-профилактических учреждениях всего Советского Союза. Но с матросами-срочниками так поступить было невозможно. Для них дом отдыха на Северном флоте был один – на Щук-озере, недалеко от Североморска. А экипажей… Становись в очередь и жди!

А офицеры-то уже тю-тю: обнимали жен с детьми на барханистых прибалтийских пляжах, или заигрывали с очаровательными аборигенками кавказских республик, не исключая и привычный ко всему персонал «лечебных» заведений. На кого же бросить дожидающихся своего вожделенного заслуженного отдыха матросиков? А их ведь оставалось человек 20–30, которых не успели – или не сумели при всем старании – распихать по вакантным местам других боевых экипажей.

И тогда на сцене появлялся козел отпущения. Впрочем, это совсем неверное определение. Офицер, который оставался с остатками «боевой единицы» должен был отвечать весьма многочисленным требованиям. Корабельное начальство от такой ответственной миссии увиливало всеми возможными способами. Лейтенанта старшим не оставишь: в дивизии такую кандидатуру даже рассматривать не станут, да еще из вредности определят на эту почетную, хотя и временную должность, самого предложившего. Вот и приходилось изыскивать «унутренние резервы» среди в меру дисциплинированного и ответственного среднего командного звена экипажа.

Подходящими вариантами были какой-нибудь молодой командир боевой части или умудренный пяти-семилетним опытом относительно безупречной службы командир группы в звании капитана-лейтенанта. Всем последним требованиям идеально отвечал Толя Гришин. Наверно, именно поэтому, почетную обязанность командования целым стратегическим экипажем, хоть и в урезанном виде, он исполнял уже второй раз.

Только не надо думать, что жизнь этого полубесхозного экипажа была беспечна, легка и приятна! Забот и хлопот в гарнизоне, никак не связанных с практической боевой подготовкой и обслуживанием материальной части, было, что называется, выше крыши. Ежедневные гарнизонные караулы, штук пять патрульных групп в городке подводников и казарменном расположении; наряд на береговой камбуз, где питается вся флотилия; чистки, уборки и большие приборки на внешних объектах: пирсах, зоне строгого режима, в жилых городках; прием, транспортировка и складирование прибывающих по суше и морем грузов. Работа на гарнизонном подсобном хозяйстве: читай – вынос тонн говна за тремя десятками полуодичавших свиней. Наконец, вылизывание до сверкающей чистоты кошачьих яиц Главного плаца размером с футбольное поле, на котором регулярно проходили строевые смотры, торжественные прохождения, праздничные – и будничные! – парады государственного и сугубо местного значения. Да, всего и не перечесть!

А у командования дивизии уже образовался незыблемый стереотип: чего это тратить силы, время и нервы, выдергивая по два-три человека из каждого действительно боевого экипажа, неминуемо рискуя нарваться на ответные словоизлияния их командиров, если существует «целый полк бездельников и тунеядцев, которые только тем и занимаются, что давят бока на койках в казарме, да хлещут по ночам уворованное на экипаже шило»?! Поэтому, разбуди, хоть ночью, помощника начальника штаба, зама по боевой подготовке, или, даже Самого, и поинтересуйся: «Человечков пять-десять-двадцать надо бы…», как, даже не успев закончить мысль – а куда и для чего надо-то? – получишь невразумительное бормотание: «Пойди, возьми у Гришина на 218-ой!» и далее прекрасно артикулированный посыл по далекому гинекологическому адресу.

Капитан-лейтенант Гришин, безусловно, знал это все. Но, самое главное, что его уже отлично знали в штабе дивизии! Вместе с командирами, старпомами и даже замполитами – поскольку сам он был един во всех лицах – он присутствовал на докладах у комдива и начальника политотдела, на зубодробительных пятиминутках у начальника штаба и визгливых разносах у его помощника.

Свой первый «срок» в прошлом году Толя «отмотал» с поразительной удачливостью. Он не сорвался на открытую конфронтацию ни с кем из дивизийного руководства, умудрившись одновременно не позволить никому из них усесться на собственную шею. В кабинете у самого комдива он до хрипоты отстаивал свой срочнослужащий, но не всегда эффективно работающий легион, и вместе с тем не загубил напрочь ни одного порученного задания. Ну, разве что, совсем чуть-чуть, так, на строгий выговор. На него быстро перестали орать благим матом, а пренебрежительное «эй, капитан!» с добавлением целого флакона ненормативной лексики, сменилось на вполне дружелюбное «ты, Гришин» или даже просто «Толя!»

В помощь капитану-лейтенанту для удержания в узде оравы срочников были оставлены полтора лейтенанта и два с половиной мичмана. Ну, по поводу лейтенантов все было просто: один из них прослужил уже больше года и мог, по праву, считаться целым. В то время, как другой, только-только начинал свой тяжкий офицерский путь, и более, чем на половину лейтенанта, никак не тянул.