Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть первая

Иван Антонович решил, что все разрешено, и стал неумело стягивать с нее плавки, оголяя низ живота с черными волосами. Неожиданно для него Надя начала сопротивляться, придержав плавки одной рукой выше колен и сжав ноги.

– Не надо. Я не хочу, – сказала она. – Не получишь. Все равно ты ничего не получишь.

Иван Антонович лежал на девушке с наполовину спущенными, как и у нее, плавками, чувствовал ее теплые голые живот и ноги и пытался толкаться в сжатую развилку между ними. У него не получалось. Он не знал, как себе помочь, и продолжал бесполезно ерзать по телу девушки, не умея сдержать желание своего тела, и физически ощущая ее защиту, до спазма в ногах.

– Не получишь, – все увереннее повторяла Надя натужным шепотом, который обжигал Ивана Антоновича нарастающим сладострастием и ощущением большого обмана.

Не добившись желаемого и чувствуя подступившую разрядку, Иван Антонович вскочил с девушки, закрываясь рукой. Действуя автоматически, он схватил стоявшую на тумбочке банку с цветами, подбежал к двери на веранду и водой из банки обмыл пальцы, освобождаясь от возникшего чувства брезгливости.

– Я же говорила, что не получишь, – сказала Надя, натянув плавки и продолжая лежать на кровати.

– Меня женатый мужчина, отец двоих детей, не смог сразу взять. У него только на третий раз получилось.

Солнца в комнате убавилось. Оно передвинулось по небосклону и кидало лучи теперь не в окно, а почти вдоль него, лишь слегка задевая ближний к окну угол стены с подорванными полосатыми обоями над кроватью Ларисы.

Надя продолжала что-то говорить, но опустошенный и растерявшийся Иван Антонович перестал ее слышать и не хотел видеть. То, к чему он стремился и что было в его руках, ускользнуло, как вода, как птица из утренней песни. К счастью, Надя над ним не посмеялась. Она казалась даже довольной. Иван Антонович сказал, что ему нехорошо, и потихоньку ретировался через веранду.

В его комнате был только Юра, мирно дремавший после обеда, как и положено в мертвый час. Иван Антонович упал на свою койку и уснул.

Спал он недолго и проснулся от озноба, несмотря на то, что в прогретом за день домике было жарко и душно, и что во сне он залез под одеяло. Юра уже ушел на пляж. В тяжелой голове медленно варились мысли о Наде. Пересилив себя, он поднялся, ощущая ломоту в теле, и с облегчением понял, что можно нарушить заведенный распорядок и не заходить за девушкой. Слова, которыми он с ней расстался, материализовались, – он заболел.

Ночь он промучился в жару, среди обрывков мелькающих образов девушек, моря, ночной веранды, солнечной комнаты, оголенных женских тел и своих рук, снимающих плавки. Приступами озноба и болезненного вожделения эти обрывки собирались в причудливые непрочные цепочки, которые сами собой рассыпались, увеличивая пот и ломку костей.

Утром он дошел до медпункта и оказался в изоляторе, став единственным больным за всю лагерную смену. Принимая лекарство и потея, он пролежал там весь день до вечера. Когда действие лекарства заканчивалось, и поднималась температура, к нему во все более явных формах возвращался ночной бред. В нем он представлял себя с Надей, стягивал с нее синие плавки с подорванной сзади ниткой на резинке и оголял ее срам, закрытый почему-то рыжими волосами, как у девочки из соседней комнаты, за которой он подсмотрел в душе. Несколько раз за день дрожь озноба смешивалась в нем с дрожью вожделения, пока, пропотев в очередной раз, он не понял, что выздоровел.

Слабое успокоившееся тело больше не мешало думать, и Иван Антонович принялся раскладывать в голове все последние события, решая, как поступать дальше. Его чувства к Наде изменились. Ее рассказы о мужчинах, с которыми она была, поколебали его первоначальную открытость и доверчивость. Кроме того, испытанная им неудача казалась связанной не только с тем, что Надя не хотела, а он не мог преодолеть ее сопротивления. Получалось, что его желания вызвали цепь событий, которыми он не мог управлять. Еще у него в голове вертелось слово «любовь». Того, что он понимал под этим словом, в их отношениях с Надей не было. Он допускал, что любовь к женщине, еще недавно чужой и вдруг сделавшейся близкой, может иметь какую-то особенность в сравнении с той обычной любовью между людьми, которую он понимал, – но был уверен, что смог бы эту особенность различить, как всегда с детства различал любое новое для себя чувство. Про себя он знал, что хотел от девушки только близости, особенно после того, как разочаровался в ее невинности. Но и в Надиных отношениях к себе он сомневался. Они оба поддались соблазну быстрее стать, как все, только в разное время. И оказались теперь в круговороте вожделений, как в замкнутом круге. Надя его в этом обогнала, но не казалась ему от этого более счастливой. Лучше бы она оставалась похожей на бесхитростную рыжую соседку. Лучше бы он тоже жил, не оглядываясь на окружающих, в естественном для себя темпе жизни, которая сама всему научит, когда придет время.

Весь следующий день он тоже провел в изоляторе. Температура больше не поднималась. Делать было нечего. В голову лезли дурацкие мысли. Одна из них была о том, что с инстинктами нет проблем только у животных, к которым себя он не относил. Другая – об уколах ретаболила, которые перед соревнованиями ему делал тренер, и которые могли повлиять на его половую функцию. Еще одна – о захватившем его сладострастном воображении, и о том, что, нарушив правильный ход вещей, он навлек на себя высшие силы, показавшие ему языком жизненных обстоятельств его ошибку. И что ровно так же поступают со всеми нарушителями, – как с Надей, например. Наконец, он решил жениться на Наде, – чтобы, с одной стороны, искупить свою вину перед ней за то, что обманывал и хотел только ее плоти, а с другой, – чтобы получить над этой плотью власть.

Измаявшись в одиночестве изолятора, он несколько раз просился на свободу, но врач не отпускала. Перед обедом Юра принес ему книжку и рассказал, что пригласил свою комсомольскую богиню купаться в Третье ущелье. Ближе к вечеру в окно постучали Володя с Аллой. Они смеялись, показывали, что идут на пляж и призывали убежать.

Надя пришла поздно вечером, когда Иван Антонович уже перестал ее ждать.

С ней пришла страсть, которая захватила его с новой силой. Он забыл свои переживания, обрадовано обнял ее и попытался поцеловать. Надя засмеялась и отстранилась:

– Ты же больной!

Потом она серьезно сморщила лицо и стала его успокаивать, говоря, что он не смог ее взять из-за болезни и что в следующий раз у него все получится.

– Надя, давай поженимся, – неожиданно для себя сказал Иван Антонович.

– Ты хорошо подумал? – спросила она, совсем не удивившись предложению. – А что скажет твоя мама? Я ей, наверное, не понравлюсь.