Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

– Нина, я все понял! Сейчас к вам спустятся ребята и в пять минут поднимут ко мне вместе с Николаем. И полетим мы орлами по бескрайнему небу, жалея еле ползущих по горе людей!

– Толя, подожди, – вмешался Волин. – Не сбивай Нину с панталыки. У нас компания. К тому же самое тяжелое мы уже прошли. И Нина такая молодец, преодолела себя.

– Да кому нужно такое преодоление? – возмутился Аристов. – Ты посмотри на супругу. Спина мокрая. Лицо красное. Скажите мне еще, что это горный загар у нее такой. Мне кажется, я отсюда чувствую, как у нее поджилки трясутся.

– Угробит Николай тебя, Нина, честное слово. Придумал затащить в поход женщину, приехавшую лечиться. За что ты мучаешься? За его удовольствие? Давай мы тебя заберем. Пусть он один дальше лезет со своей компанией.

– Коля, может, покатаемся с ним? – спросила Нина Васильевна. – Мне действительно нехорошо. Полазили уже. Наверное, достаточно.

– Нет, Нина. Что за блажь? Полетать ему вздумалось. Пускай один летает. Впрочем, решай сама. Я тебя не неволю.

– Ишь ты, – сказала Нина Васильевна. – Хотела бы я посмотреть, как бы ты смог меня неволить!

Волин озлобился. Как хорошо все начиналось сегодня, и как опять ему нагадил этот Аристов. В груди тревожно застучало. Пропасть, над которой они только что прошли с Ниной, представилась вдруг ему в другом свете и в другом мире, в котором он не смог бы пройти над ней в одиночку. Точно вся его жизнь оказалась зависящей в эту минуту от прихоти Аристова и от решения Нины Васильевны.

– Ты очень хочешь идти дальше? – спросила Нина, и он облегченно выдохнул, поняв, что она остается.

Когда вертолет улетел, Глеб сказал Волиным, что надо возвращаться на тропу. Оказалось, они пробрались на площадку только за тем, чтобы полюбоваться открывающимися с нее видами и пофотографировать.

– Зачем вы меня обманули? – спросила Нина Васильевна, обращаясь к мужу. – Лучше бы я подождала вас на тропе! Я никуда не пойду. Я боюсь.

Хотя им с Глебом опять удалось ее уговорить, и она второй раз прошла вдоль скал, и полезла с ними дальше, ей было нехорошо от обмана, в котором она винила одного супруга. Николай Иванович почти наверное знал, что она думала. Она думала, что сделала все, чтобы ему было хорошо, а он не подумал о том, как ей страшно и тяжело. Ведь она хотела их подождать на тропе, а он сказал, что тропа ведет по скале. Всю жизнь он ее обманывает. Где взять столько сил, чтобы терпеть его? Господи, у нее никого не осталось, кроме него и детей. Как он может с ней так поступать? За что?

Подъем казался Нине Васильевне бесконечным. Жара невыносимой. Дышать было нечем. Вся она была потной.

Из-за частых остановок Волины все дальше отставали от молодых компаньонов.

– Далеко еще до вершины?

– Должна быть рядом. Вроде бы лес заканчивается. Сейчас выйдем на альпийские луга и должны ее увидеть.

– Коля, я не дойду. Мне плохо. У меня сердце останавливается.

Николай Иванович видел, что ей плохо, и думал, что делать. Очень уж не хотелось ему спускаться.

– Ты можешь идти вверх? – спросил он отдышавшуюся супругу.

– Не хочу. Но еще немного могу.

– Давай выйдем из леса и осмотримся. Если не увидим вершину, пойдем вниз. И в любом случае пойдем вниз, если заберемся на вершину. На Большую гору не пойдем. Вниз идти будет легко. Я тебе обещаю.

Хотя крутизна подъема начала уменьшаться, что верно говорило о близости вершины, темп их движения продолжал падать. Лес, из которого они давно должны были выйти, который никак не кончался.

Наконец, они очутились на поляне, обдуваемые ветром. Солнце заливало открытое пространство ярким светом. Травы пряно пахли жизнью. Зеленые склоны и вершины радовали глаз.

Метрах в пятидесяти над собой они увидели тоненькую фигурку Даши и ее родителей, призывно машущих им руками с вершины малой горы. Волины увидели и спуск с горы в седловину, и тропу, поднимающуюся на большую гору. Все казалось нереально близким.

Через пять минут пологого подъема луговой тропой они присоединились к молодежи. Нина Васильевна дотерпела. Николай Иванович мысленно перекрестился.

Орлиные скалы, по которым они лазили недавно, были внизу. С вершины были хорошо видны остроклювая голова огромного каменного орла и пара его маленьких живых собратьев, продолжавших парить над скалами.

Идти вниз было легко. Нина Васильевна повеселела и даже согласилась перекусить, когда группа остановилась на седловине, где крестом пересекались тропы, одной из которой они сошли с малой тау и которая вела дальше на большую.

Николай Иванович лежал на траве, смотрел на небо и поглядывал в сторону большой горы. Он видел мачту и строения на ее вершине – что-то типа хранилища или насосной станции, возможно, оставшиеся от заброшенных урановых рудников. Тропа на вершину была как на ладони. Казалось, подняться по ней не стоило больших усилий.

Из леса со стороны молодого города Лермонтова вышла на горную поляну и медленно поднималась к ним на седловину семья с двумя мальчишками. Волин, решивший спускаться с супругой в эту сторону, решил их подождать. Отдохнувшая молодежь стала прощаться.

Нина Васильевна попросила руку, чтобы подняться, и сказала, что ей лучше, и что она пойдет со всеми. Николай Иванович обрадовался, сказал, что она молодец, и что им остался последний простой подъем.

Улетела его грусть-печаль. Прошла злость на Аристова. И только слабая тревога из-за размолвки с супругой, которая записала испытанный страх и перенапряжение сил на его счет, мешала ему полностью, как утром, отдаться чувству радости.

Тревогу он чувствовал весь длительный спуск с горы по скользкой сухой глине вдоль каменных осыпей. Странным образом она точно продолжала беседу с Глебом вроде бы на другую тему. И к ней привязалась, сопровождая монотонное скольжение тела с поворотами и хватанием руками, чтобы не упасть, за деревья и кустарники, интеллигентская строчка: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Волину показалось, что он увидел системную ошибку. Она присутствовала на всех уровнях – в товарищеских отношениях, семье, государстве и так далее, – склоняя человека к выбору только из двух линий поведения: подчинять или подчиняться. Николай Иванович в жизни больше подчинялся, особенно в молодости. В бытовом отношении ему так казалось удобнее, хотя душа от этого часто была не на месте. Она понимала состояние неволи, ей это остро не нравилось, особенно, когда из-за неволи рождалась несправедливость. В зрелом возрасте поселившийся внутри него искуситель стал ему подсказывать возможность обрести личную свободу за счет неволи других людей.

Соблазн облегчить свою жизнь за счет чужих трудов был так силен, что иногда Волин ему поддавался. Вот только наступавшее потом душевное облегчение было временным «головокружением от успехов», в чем-то схожим с легким опьянением, и скоро внутри возникала тревога и четкое осознание противоречия собственных воли и действия. Как будто тебя обманули. Как будто ты попал в новую ловушку, да еще сам же помог своими действиями ее укрепить.