Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

Провернувшись много раз, сложные мысли Николая Ивановича, наконец, стали простыми. Он подумал, что хватит уже и не по возрасту ему подчиняться общему течению. Надоело жить навязываемыми стереотипами. Устал бороться с собой. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – вредный мотивчик! Не надо приручать, и нельзя приручаться – так ему нравилось больше.

Подошвы кроссовок плохо держали на скользком спуске. Особенно у тяжелого Глеба, который несколько раз уже тормозил себя задней точкой. В уставших икрах и бедрах появилась дрожь.

Нина Васильевна боялась, как все, упасть, и пару раз приземлялась, но в целом держалась на спуске хорошо и даже повеселела. Зато очень устала Ольга. Она часто останавливалась от дрожи в ногах, особенно перед валунами, образующими высокие ступеньки. Приходилось помогать ее неловким движениям и контролировать их.

Сползая с камней и поддерживая себя руками, Ольга иногда так некрасиво расставляла длинные загорелые ноги, что одна из брючин шорт задиралась вверх и открывала нескромному мужскому взгляду белое женское междуножье. Пока спускались, Николай Иванович рассмотрел черные стринги Ольги, узкой полосой скрывающие складку и забирающиеся кружевным полупрозрачным треугольничком на живот. И вспомнил, как перед свадьбой ездил с Ниной по модным тогда московским магазинам, и как в «Лейпциге» или «Праге» она купила кружевной импортный бюстгальтер. Трусовой экзотики, распаляющей женские фантазии, тогда не продавали, а вот в красивых бюстгальтерах молодые женщины уже щеголяли.

Нина долго выбирала цвет – белый или черный, потому что давали только по одной вещи в руки, а помощь мужчин в женской очереди не приветствовалась. В общежитии Нина повела его к себе и, избавившись от потерявшего форму застиранного лифчика, нацепила отдающее синевой белое великолепие, поднявшее грудь. Тогда Нина еще не все ему позволяла, и даже от полураздетости его голова шла кругом. Поэтому вряд ли она услышала от него то, что хотела тогда услышать, – как ей идет этот замечательный лифчик! Но как же была она желанна в трогательной своей простоте и доверии…

Естественный ход мыслей и наблюдений Волина снова подводили его к тому, что человеческая доверчивость естественна, но ее использование противно совести. Оправдания же боли доверившейся и обманутой души и неизбежного наказания другой души, использовавшей эту доверчивость ради некой ложно понятой или навязанной целесообразностью и пользы многим другим людям, – есть внутренний самообман, и ничего не стоит.

Николай Иванович радовался тому, что побывал на высоких вершинах, и свои выводы считал следствием этой удачи.

Как он и думал, с высоты мир выглядел иначе. Он был прост. Люди внизу этого не видели, все усложняли и из-за этого улавливались, путаясь во лжи и бесполезно страдая.

Спустившись до уровня монастыря и огибая нескончаемым лесом его стену, на развилке дорог они встретили совсем молодую пару с голопопым веселым малышом на шее отца.

Двигавшаяся на вершину молодежь уточнила маршрут. Одеты все трое были легко, почти раздеты. Из вещей в прозрачном детском рюкзачке за спиной девушки была только бутылка с водой. Приближался вечер, было часов пять пополудни. Скептически оценив сандалии на ногах папы с мамой и возраст их карапуза, Волин посоветовал им поворачивать обратно, чтобы не пришлось заночевать на горе.

– Ничего, мы дойдем, – спокойно сказал парень.

– Мы жилистые, – рассмеялась девушка. – Мы куда угодно дойдем, если знаем правильную дорогу!

На скальном обнажении за ними краской была нарисована толстая стрела, указывающая направление на вершину. Лица парня, девушки и их ребенка освещало солнце. Больше двух часов спуск шел в лесу, по теневому склону горы, и только несколько минут назад, когда дорога повернула в сторону Пятигорска, на полянках и на дороге снова грело солнышко, и встретившиеся им счастливые ребята как будто были его вестниками.

По наводке ребят удалось найти родник и утолить жажду. Родник был около озерца, на котором росли лотосы. Наверняка это было излюбленное место отдыха горожан, потому что берега и полянка у родника были основательно замусорены.

Напившись, на повороте асфальтовой дороги, спускающейся из монастыря в город, встретили молодого монаха на Ниве. Остановившись под скалой, он облачался в черную одежду, почему и поняли, что этот мордатый парень с аккуратно подстриженной русой бородкой – монах. Движенья его были резки. Защемив дверью полу платья, он уехал, а воображение Николая Ивановича закончило создание картинки, сконцентрировавшей реалии жизни, как он их понимал.

На картинке была открывающаяся с горы панорама земного мира с белой облачной дымкой на горизонте, в которой взгляд мог приблизиться к далеким нижним областям. Там можно было рассмотреть покойную тещу или живого ученого секретаря в процессе добычи телесных благ. Глеба, философствующего о роли государства в жизни людей. Нину Васильевну на скалах в окружении мужчин. Анатолия Ивановича на фоне крутящихся вертолетных лопастей. Кружевное белье Ольги. Направлявшуюся к вершине молодую семью. Монаха на полпути, не отличимого от молодых офицеров, переодевающихся в форму на работе. Замусоренную людьми землю у воды…

Завершенность и объемное представление картинке придал взгляд с другой стороны, пойманный Волиным на следующий день.

В последний день отдыха они с женой традиционно кушали шашлык в самом высоком кафе парка, к которому их доставлял красный вагончик канатной дороги. Поняв, какой отдых ему по нраву, Николай Иванович решил в этот раз подняться к кафе ногами, через гору Малое седло, вместе с Глебом и Ольгой.

Нина Васильевна идти с ними отказалась, хотя слушать Глеб, который говорил, что взошедшему на Бештау подняться на Малое седло ничего не стоит, ей было приятно. Все-таки она решила встретить их на горе, куда придет наезженной дорогой, ведущей от канатки.

После Бештау подъем действительно показался не сложным. Еще потому, что они выбрали самый короткий путь по туристической тропинке, не ошиблись, не свернули с тропы и попали на нужный гребень горы. Весь подъем занял чуть больше часа, так что Нине Васильевне не пришлось их ждать. Когда она подходила к геодезической треноге, они уже были на предвершинной поляне и видели на фоне очертаний седла знакомую женскую фигуру.

Потом они стояли вместе на вершине и смотрели с высоты.

Город и исхоженный парк с малыми горами, дорожками, аллеями, цветниками, памятными местами лежали под их ногами. За городом, за двумя горными хребтами, поднимался в небо белый великан о двух головах. За ним угадывались две или три ледяные треугольные вершины в цепи главного третьего хребта, постепенно, как и накануне, закрывающегося облачной полосой. Рассматривая горы, туристы вспомнили вчерашние перипетии на скалах и рассказали Нине Васильевне, что сегодня они тоже встретили металлический трос, по которому поднимались на один из встреченных на тропе скальных выступов. Души созвучно пели. Хотелось идти дальше. Нина Васильевна, успевшая одна заскучать, поддалась общему подъему, и все вместе они двинулись к горе Большое седло.