Иван Алексеев - Повести Ильи Ильича. Часть третья

На сцену стали подниматься и усаживаться за заранее расставленными инструментами музыканты оркестра. Почти синхронно с ними зрители принялись занимать свободные стулья на площадке.

Уверенная в себе женщина стандартной комплекции «за пятьдесят», одетая в темно-синее закрытое концертное платье, поприветствовала зрителей на ставшем традиционном фестивале памяти знаменитого русского певца и представила Костромской государственный оркестр народных инструментов.

Заместитель губернатора, поднявшаяся с первого ряда стульев к микрофону, установленному перед сценой, проговорила слова, соответствующие статусу ответственной за областную культуру, и наградила грантами и стипендиями губернатора лауреатов певческих конкурсов и будущих мастеров. Креатура старого губернатора, до выборов руководившая фондом его имени и отличившаяся раздачей бесплатных лекарств пенсионерам и рекламной помощью юным талантам, она одна сохранила свой пост при его преемнике. Неброско одетая, не полная, говорила размеренно и по делу, улыбалась приятно, поздравление губернатора озвучила по существу.

А вот говорившая за ней руководитель района слишком уж восторгалась и напирала на высокие слова. Упоминания про честь и гордость, хвалу и славу, прикладывания к событиям и людям слова «наш» в различных его комбинациях как-то настораживали. В черном платье с жемчугами, невысокая, упитанная, с рубленной квадратной фигурой и заплывающими глазами, она выглядела даже постарше выступавших до нее женщин, хотя, судя по лицу и шее без морщин, была их моложе. Николаю Ивановичу она показалась похожей на проворовавшуюся заведующую магазином из советского прошлого, строящую из себя интеллигентку. Он совсем не удивился, когда через неделю в областном центре задержали ее мужа, помогавшего ей получать взятки за торговлю землей.

Потом дали слово недавнему юбиляру – директору музея, организовавшего его чуть ли не за свои деньги, – очень удобно для местного бюджета. Несколько обязательных слов сказал и дирижер оркестра.

Наконец, концерт начался.

Первым пел тенор, на удивление Волину представлявший его малую родину. Статус гостя в профессиональной иерархии, как понял Волин из слов о нем женщины-конферансье, был не высок. Почему-то это задело Николая Ивановича, ему захотелось поддержать земляка, который оказался еще и тезкой его отца.

На вскидку Ивану было лет тридцать пять. Выше среднего роста, простое лицо, темно-русые волосы, застегнутая на все пуговицы серая жилетка, белая рубашка, подвязанная серебристой бабочкой. Его голос нельзя было назвать соловьиным, как привыкли хвалить лирического русского тенора, но тембр и лаконичность музыкальной фразы была приятна мужскому уху. Волин вспомнил про техническую характеристику голоса – и полторы октавы в нем было, и обертоны, и хорошая техника смешанных звуков, благодаря которой певец выдавал много не вполне чистых нот, но полных драматической мужской энергетикой. Однако почти все эти мужские звуки как будто натыкались на невидимые рамки, направлявшие их в стандартное русло. Чувствовалось в итоге много работы, старания и следования правилам, а страсти, раскрепощения и воли, которые бы схватили душу и не отпускали ее, не хватало. Красивый голос, правильные слова, но слабо забирало.

– Вижу чудное приволье, Вижу нивы и поля. Это русское раздолье…

Приволье и раздолье, про которое он пел, было прямо перед глазами, и такой размах в нем был, такая ширь и глубина, что за душу хватало. Чтобы также хватал за душу голос, нужна была ему и отчаянная русская удаль, и бесконечная нежность, и отказ от навязанных правил. Свободы не хватало в песне, воли бескрайней! Николаю Ивановичу очень захотелось, чтобы парень это понял, и он изо всех сил попытался внушить ему то, что думал.

– Вижу горы-исполины, Вижу реки и моря – Это русские картины…

Волин молча двигал губами, повторяя слова песни, как будто подсказывал, как надо, но помочь и накалить нутро исполнителя не получалось. «Плохо ты видишь! Не четко! Отпусти себя», – почти молил он, не сводя глаз с певца.

– Слышу песни жаворонка, Слышу трели соловья. Это русская сторонка…

«И трели ты слышишь не очень хорошо! Эх, брат!» – Волин даже расстроился, когда песня кончилась. Не получилось у него помочь мужику. Осталось странное ощущение мимолетной борьбы, в которой он хотел поучаствовать, и даже, как показалось, участвовал. Вот только кто соперник, так и не понял, а соперник даже и не заметил его усилий – поборол походя. Нехорошо это было. Не отступление даже, форменный разгром.

А на сцене, сменяя друг друга, появлялись другие исполнители, все знакомые Нине Васильевне, о которых она рассказывала маме Волина, где кто отличился, и кто сегодня среди них лучше. Это были еще два тенора – герой-любовник с бантом на шее и прошлогодний женский кумир в черном смокинге и бабочке; была меццо-сопрано – скуластая худощавая брюнетка с нервными чертами лица в блестящем отливающем серебром платье, был бас – хорошего пенсионного возраста невысокий, плотный, даже квадратный, мужчина с аккуратной залысиной. Эта четверка солистов была известна и знаменита по областным меркам, все – заслуженные артисты, но упершемуся Николаю Ивановичу казалось, что они просто хороши, а его земляк без звания лучше, только не знает об этом.

Слабые порывы ветра обманчиво освежали потные зрительские тела. Головы почти все постепенно закрылись шляпами, кепками, зонтиками, пакетами и газетными шапками. Знатно припекало, не по-местному. Как артисты могли ходить по сцене и петь в своей чопорной тяжелой одежде? Конечно, навес над сценой защищал их от солнца, и они ходили отдыхать в свои палатки, но все же…

Один из немногих, Николай Иванович сидел с непокрытой головой. Он поднял лицо к солнцу и прищурил глаза – так ему было удобнее слушать. Ему нравилось, как пели, и как играл оркестр. Вживую и на улице музыкальные звуки воспринимались по-другому, чем из телевизора или в зале филармонии. Ему даже казалось, что он различает отдельные ноты и тона и уже понимает, как они собираются в созвучия, чего вроде бы никак не могло происходить из-за неполной музыкальности, бывшей его приговором.

То ли от солнца, то ли от музыки, его голова поплыла по волнам покоя. Безмятежность и бездумность охватили его и подчинили себе все чувства. Время почти остановилось. Взор затуманился.

Качаясь в безмятежных волнах, Волин увидел, как вдалеке, за речкой, лугами и лесами туман всколыхнулся, и в нем сначала одиноким робким лучом, а потом целым огненным пучком проявился узкий столб света. Свет стал приближаться, – шагами, останавливаясь на месте, – а потом вдруг ускорился, стал вихрем, в один миг объял Николая Ивановича и закрыл ему видимый мир.