Ирина Щеглова - Родовое проклятие

Я увидела тебя далеко впереди, под старыми, голыми еще деревьями во дворе двухэтажных послевоенных домов тех, что строили пленные немцы.

Я пошла к единственному подъезду дома, где нам предстояло теперь жить.

В ту первую ночь мне снилось, как я мажу твое лицо грязью, и грязь такого светлого оттенка, почти серого, будто состоит она из мягкой глины с примесью щебня. Грязь легла неровной коркой, а ты удивленно моргал слипшимися ресницами.

Утром приехал твой друг Ромка и поселился с нами в нашей однокомнатной квартире: комната и кухня. Вот в этой-то кухне вы и устраивали бесконечные ночные посиделки.

Вы не приглашали меня в свой междусобойчик, и я не спала, потому что прислушивалась к вашему разговору, но никак не могла уловить ничего, даже обрывки фраз были едва слышны из-за закрытой двери.

Как-то утром Ромка, смеясь, показал мне свою толстовку, всю в отпечатках губной помады.

– Когда ты успел? – удивилась я.

– Долго ли, умеючи, – усмехнулся он, – девки пошли отчаянные.

В тот вечер ты впервые за много лет напился. Ты выпил бутылку водки в трамвае, и тебе не было плохо.

По дороге ты купил пива, наверное, чтобы догнаться, и долго доказывал мне, стоя в коридоре, что жизнь – дерьмо.

Я молчала, и мое молчание заставило замолчать и тебя. Ты шагнул к двери и швырнул пивную бутылку в лестничный проем.

– Зачем? Утром придется все убирать. Теперь там полно стекла.

Я прошла в комнату, а из кухни появился Ромка, и вы снова сидели допоздна, и, кажется, пили. По крайней мере Ромка пил.

Я не ходила на кухню, не могла видеть бардака из кусков хлеба, накромсанных помидоров, объедков и огрызков в пивных лужах, засохших и свежих.

Если бы я знала, возможно, я смогла бы что-то изменить, возможно…

Через несколько дней вы с Ромкой внезапно протрезвели.

Приехала твоя мама.

Потом появились тетки и еще какие-то близкие и не очень родственники, выяснилось, что у тебя полно родни в нашем забытом Богом предместье.

Ты сказал мне, что намечается некое важное семейное мероприятие, и что ты и я должны на этом мероприятии присутствовать.

Мы шли по подсохшим тропинкам и начинающим зеленеть улицам к местному клубу, где твое семейство арендовало актовый зал.

Да что там зал! Весь клуб принадлежал сегодня вам!

Их оказалось очень много: молчаливых и шепчущихся, низкорослых мужчин неопределенного возраста в смятых пиджаках, того жуткого цвета и кроя, что предпочитают в деревне; крупных женщин в цветастых юбках и вязаных кофтах, с непомерными ступнями в мужской обуви; раскрашенных некрасивых девушек, безвкусных, хихикающих… Я невзлюбила их всех сразу, от них веяло угрозой, настолько реальной и конкретной, что я ощущала ее кожей, и направлена она была на меня.

Они игнорировали меня, как только я подходила к ним, сбившимся по углам, их голоса сливались в зловещее шипенье.

Я стояла одна и старалась воспринимать происходящее, как дурацкий спектакль.

Тебя вывели на сцену, где солидный мужичок долго и монотонно заговорил о том, как человек несет ответственность перед своей семьей, своим родом, что он обязан…

Я не понимала, к чему он клонит. Я знала только, что тебе предстоит исполнить в этом балагане некую формальную роль, то ли традиционно принятую в твоей семье, то ли только что кем-то придуманную.

Завклубами частенько бывают больны фантазиями, навеянными дешевыми сериалами. А среди твоей родни наверняка таковой имелся.

На сцену вынесли бутафорский венец с зубчиками, венец возлежал на плюшевой подушечке. Меня передернуло.

Ты улыбался!

А мужичок, стоявший спиной к зрителям, продолжал говорить. Он говорил о твоем отце, который не дожил, и не смог сегодня передать тебе бразды правления, так сказать… Ты замер.

Ты любил отца. Они знали это. Они покупали тебя. Но зачем?

Венец перекочевал с подушки на твою голову и глупо щерился оттуда острыми тусклыми зубцами в низкий потолок. Ты побледнел и стал очень серьезен.

А ведущий, он же, очевидно, и завклубом (как я сразу не догадалась!) принялся вещать о продолжении рода, о последнем и единственном отпрыске по мужской линии, способном нести это святое бремя на своих широких плечах.

Он не замолкал ни на минуту, фонтан красноречия бил из него неиссякая. Он поведал собравшимся о некоей достойной девушке, способной пройти рука об руку с последним и самым лучшим… И еще что-то об обязанностях и долге… До меня стало доходить.

Я думала, ты возмутишься. Я думала, что сейчас ты остановишь глупого оратора, сбросишь дурацкую жестянку с головы, сойдешь со сцены, остановив тем самым весь этот бред.

Несколько десятков пар глаз сосредоточились на мне.

– Все мы не без греха, – услышала я, – мужчинам позволительно по молодости…

– Я поняла, что меня вычеркнули, я была в прошлом этого мужчины, стоящего сейчас на сцене с холодным лицом и взглядом смотрящим поверх наших голов.

Ты стал одним из них? Достаточно было потешить твое самолюбие пресловутыми правами главы рода?

– Ты хочешь их поклонения? – с ужасом спросила я, когда ты, наконец, спустился в зал и тебе пожимали руки, и улыбались, и заглядывали в глаза.

– Они, как дети, – ответил ты, они считают, что знают, как лучше. Наш род загибается. У нас нет ни одного здорового мужчины; а значит – нет детей…

– И ты станешь для них племенным быком? – отшатнулась я.

– Ну почему ты так реагируешь? Сдают же сперму в банк… Так какая разница, – ты пожал плечами.

– И где же твой банк? – крикнула я, – уж не этот ли? – Я указала пальцем на совсем юную крашеную перекисью девчонку, с выпачканным гримом лицом, с красными от помады губами, всю в алых рюшах шифона.

Ты покачал головой.

– Ты врешь! – я сорвалась. – Ты все знал заранее! Но я! Зачем я понадобилась в этом спектакле?!

Ночью я разрывала несчастную блондинку в красном на куски, до тех пор пока она не превратилась в груду лоскутьев, а в руках у меня оказалась целлулоидная куколка в виде полнобедрой женщины – клетчатая юбка, кофточка, тапочки, хвостик на затылке…

Я смотрела на игрушку и знала – вот она!

Я ее узнала. Эта девочка стояла там, в клубе, прислонившись к дверному косяку: маленькая, тихая, платье – юбка широкая и этот жидкий хвостик темных волос.

– Это твоя невеста? – невесело усмехнулась я.

– Откуда ты знаешь?

– Ты тогда приказал ей уйти, погулять куда-нибудь. И она ушла, опустив голову.

– Сюда ты вложишь свою сперму?

– Я должен сделать ей ребенка, тогда они отстанут, – чуть слышно сказал ты.

– Но ведь на ней надо жениться?

– Ну и что! – ты вздернул подбородок, – это чистая формальность!

– Правда? – не унималась я, – а почему же ты не сделал эту чистую формальность со мной?