Владимир Качан - Опять ягодка (сборник)

Да, давно это было… В прошлое Кася не оглядывалась никогда. В то прошлое, в Сызрани, в другую жизнь. Если она что-то и вспоминала, то исключительно латвийский период. А Сызрань… Что Сызрань? Что короткий и мерзкий вояж в Москву?.. Что там было ей искать, кроме молодости, ушедшей в небытие? Такие экскурсы в прошлое у других людей она называла словами «ностальгический смрад». Поэтому – что там говорить – она никогда не оглядывалась назад. На кой черт! Чтобы посыпать себе соль на рану и еще раз прийти к выводу, что жизнь сложилась неправильно, и в какой-то момент надо было повернуть в другую сторону? Так, что ли? Нет, лучше уж гулять по пляжу и читать книги. Злость и одиночество только добавляли возраста Касе.

Злость на жизнь и на людей угнездилась в ней давно, а одиночество – сравнительно недавно, после смерти Мариса, того самого искомого латыша, которого она выбрала некогда себе в мужья. Он был и состоятелен, и по-своему красив той самой нордической красотой, которой отличался впоследствии герой боевиков среднего уровня Дольф Лундгрен. После первого же обмена взглядами с Касей в ресторане он понял, что влюблен и другой женщины ему не нужно. Обрел свое счастье. Он приходил в «Перле» всякий раз, когда была ее смена, и оставлял чаевые, намекающие на особое расположение.

Когда они поженились и Кася стала жить в Риге на улице Свердлова (что теперь, через двадцать лет, казалось смешным) в приличной трехкомнатной квартире, быстро выяснилось, что Касин муж – нестерпимо скучен, что у него все по порядку, без тени импровизации и романтики.

А секс с ним не шел ни в какое сравнение с тем, что было у нее со Стефаном и Лехой. Да и вообще, остроту тех ощущений она с тех пор не испытала ни разу. Хотя пыталась. Один раз с музыкантом из их ресторана. Но оказалось настолько пьяно, грязно и гадко, что попыток она больше не делала. Спокойный и скучный Марис умер от сердечного приступа прогрессирующей стенокардии, о которой он молчал, не лечился и все пытался соответствовать своей молодой и красивой жене, которая больше всего на свете любила танцевать. Танцевальные навыки, приобретенные Касей в Сызрани, требовали хоть какого-то выхода. Муж таскался с ней на все дискотеки и, с гримасой боли на лице, которую та попросту не замечала, пытался то танцевать, то выпивать и сидеть в прокуренном зале, если танцы были в ресторане.

Да, он был всегда спокоен, ничего не говорил, чаще всего молчал, но понимал и знал, что Кася его не любит. Перед тем как его повезли на операцию, окончившуюся, мягко говоря, неудачей с переходом в мир иной, он попросил у сестры бумагу и ручку и написал Касе несколько слов: «Моя милая Катя! Я так любил тебя, хотя и не смог сделать твою жизнь веселой и праздничной. Но я старался. А ты подарила мне несколько лет счастья. Спасибо тебе. И прощай. На всякий случай». Он будто знал, чем у него все закончится, и этот «всякий случай» все-таки случился. Он написал свое прощальное письмо по-латышски, так как русским языком свободно не владел. Но попросил медсестру, в случае плохого исхода, перевести жене его слова. Она и перевела потом, и Кася впервые за много лет заплакала. И не оттого, что было так уж жалко Мариса (хотя и от этого, конечно), а оттого в первую очередь, что стало совсем одиноко.

«Что-то со мной не так, – подумала она тогда. – Что-то я не так делаю, не так живу». Однако слезы быстро высохли, и жизнь, какая бы она ни была, – продолжалась. Марис оставил ей очень серьезную сумму на счете в сбербанке и, предвидя радикальные перемены в стране и в своей судьбе, посоветовал перевести все деньги в валюту, что Кася и сделала еще до его операции. Кроме того, оставалась шикарная квартира в центре Риги, а наследников у Мариса не оказалось: родители его давно умерли, а детей и других родственников не было. Так Кася и оказалась единственной хозяйкой квартиры. Она больше не работала в ресторане и жила теперь на ренту со своего капитала. Да и квартиру уже можно было продать, купить себе поменьше и жить безбедно. Но Кася, имея солидные деньги, все же ездила на автобусах и питалась в столовых или дешевых кафе.

А еще, и это было всего обиднее, детские грезы о Латвии – о перемене в жизни, о том, что есть прекрасные места, где все по-другому, все красиво, аккуратно, не бестолково, как в России, а сказочно и мило, – оказались идеализмом и глупой блажью. Разочарование в идеалах было еще болезненнее, чем одиночество, с которым она все-таки худо-бедно свыклась. Запад, свобода, демократия – все это тоже оказалось мифом.

Вдруг в Касе проснулся, казалось бы, заснувший вечным сном патриотизм, когда она узнала, что в латвийском сейме был поставлен вопрос о равенстве в правах ветеранов ВОВ с ветеранами СС, так как последние, оказывается, имели финансовые льготы, а те, кто был на другой стороне – не имели ничего. Кто-то наивно предположил, что не только ветераны СС имеют право на льготы, но и антифашисты. И этот вопрос, это предложение отклонили. Касю это возмущало. Что же? Значит, в стране мечты, в ее сказке – фашизм?! Что они – с ума посходили? Вон в Германии фашистские демонстрации и даже склонность к этому преследуются законом, а в стране детских грез – нет? Или же это совсем уже тупая озлобленность против бывшего СССР?!

И Кася дошла до того, что по ночам писала на заборах мелом «Слава КПСС», как некий нелегальный лозунг, андерграунд. В свободной демократической стране, разумеется, такое поведение Каси было актом вопиющего диссидентства. Еще недавно – порочить КПСС было диссидентством. Сегодня – наоборот. «Рокировочка», – как говаривал наш первый российский президент. На заборах и столбах, несмотря на европейскую территорию, все равно красовались матерные слова, а также «Цой жив», «Спартак – чемпион», но вместе с ними гордо выделялась надпись, сделанная Касиной правой (во всех отношениях) рукой «Слава КПСС». И она чувствовала себя партизанкой в логове врага, наклеивающей враждебные существующему режиму листовки. Ехидно ухмыляясь, Кася на всякий случай уходила дворами, проверяя – нет ли за ней «хвоста».

В тот раз партизанская вылазка Каси была ею предпринята не ночью, а совсем наоборот – еще даже не поздним вечером. После прогулки вдоль моря и оставленных белым маркером на нескольких скамейках лозунгов «Да здравствует Советский Союз, оплот мира во всем мире», Кася, как обычно, пришла на остановку маршрутки, чтобы ехать домой в Ригу. Она всегда садилась на одной и той же остановке и почти всегда в одно и то же время. У нее там было всякий раз свидание с одной знакомой вороной. Как-то она покормила ворону хлебными крошками. Ворона съела, но без удовольствия, после чего посмотрела на кормилицу искоса и, как показалось Касе, – с укоризной. Кася никак не рассчитывала на повторную встречу, а зря. На следующий день она сидела на той же остановке, а в сумке у нее был пакет с жареными куриными крылышками, которые она купила себе на ужин в местном магазине. В тот момент, когда ворона подошла, она доедала сладкую булку. Ворона подошла, встала и посмотрела. Потом сказала «кар-р» и опять посмотрела. Кася поняла, что с ней здороваются и бросила вороне несколько крупных кусков булки. Та степенно подошла, набрала в клюв три куска, затем отошла на траву и… закопала.