Шамиль Идиатуллин - Rucciя

Никто так и не узнал, что Рамиль Шакирзянов был тем самым ульяновским десантником Ромой, так запомнившимся Михаилу Купряеву и убитым Артемом Соловьевым. А Артем Соловьев, убитый Михаилом Купряевым, и Александр Жемко, убитый Артемом Соловьевым, отправились сначала в ульяновский поселок Поливно, где располагалась 31-я бригада ВДВ, а потом, в цинковых гробах, – по адресам, откуда призывались Шакирзянов и Жемко. Руководство бригады, увидев, что осталось от головы неопознанного трупа, решило не вдаваться в подробности, сняло с тела крестик и отправило родителям Шакирзянова вместо сына его убийцу.

Москва.

20 июня

– Написал и написал, – сказал президент. – Он что, думает, я прямо сейчас его выкину, урода? Он так легко отделаться хочет?

– Да он уже всем агентствам раструбил о своей отставке, – виновато сообщил Обращиков. – Как директор ФСБ не должен был допустить, в сложившихся обстоятельствах чувствую личную ответственность и потому не могу, и все такое.

– Дураки они у тебя все, а дядя Вася? – спросил Придорогин. – Ну да хрен с ним. Казань возьмем, дальше видно будет, кому чего чувствовать. Все с сюрпризами? Что там Госдума, оппозиция, ширнармассы?

– Да в норме все, Олежек, – сказал Обращиков. – Госдума созывает экстренное заседание завтра, губернаторы пришипились – ну, мы кое-кому намекнули заткнуться, остальные сами поняли… По основным социальным группам мы накануне замер сделали – двадцать три процента категорически против применения силы во внутренних конфликтах, но только пятнадцать процентов против, когда речь идет о Татарии.

– Это репутация, – с удовольствием сообщил Придорогин. – Молодца Булкин. А «за» сколько?

– От тридцати пяти до сорока семи – в зависимости от постановки вопроса. Основные партии и движения пока формулируют свою позицию, да сформулировать что-то не могут. Коммунисты, видимо, вообще отмолчатся.

– Удивил, – сказал президент. – Они щас тихо кончают от восторга и злобы, что это я, а не они инсургентов к ногтю берут. Правые чего?

– Ждут указаний, – ответил Обращиков, стараясь не усмехаться. Трепетное отношение Придорогина к правой оппозиции он не разделял, но понимал – трудно не любить собственное детище.

– Подождут, нашу маму. А цивилизованное человечество?

– Ну, Госдеп выступил с протестом. Совет безопасности соберется – но только завтра. Бьюкенен, наверное, позвонит сегодня.

– Нехай звонит. К завтрему уже цветочки по Казани сажать будем. Теперь все?

– Почти, Олежек. Вот только… Володя звонил только что.

– Какой Володя? – спросил Придорогин.

– Мальчик казанский, Евсютин.

– Чего хотел? – равнодушным голосом сказал Придорогин.

– Да как маленький. Пришибло его все это. Чуть не плачет, ругается как таракан. Ты, говорит, Фимыч, упырь старый, и вокруг тебя все такими же будут. Крови насосутся и лопнут. Вышел он, словом. Прости меня, Олежек, кретина старого, слабака я тебе подсунул.

– Слабак бы не позвонил, – сказал Придорогин. – Ладно. Спасибо, что сказал.

Он молчал минут пять, рассматривая носки домашних мокасин. Потом украдкой посмотрел на Обращикова и снова уставился себе под ноги. Василию Ефимовичу поплохело – кокетливая стрельба глазами обычно значила, что Придорогин впал в раскрутку очередной замотанной комбинации, которая, как правило, оборачивается масштабным зихером – очевидно самоубийственным, но на поверку спасающим хитроумного Олежку. Через минуту Придорогин снова поднял голову и сдержанно улыбнулся. Обращиков понял, что дело швах, но не понял почему, и постарался улыбнуться в ответ.

– Кто там ко мне рвется? – спросил Придорогин.

– Да все, в общем-то. Я прогуляюсь?

– Ага.

– Когда возвращаться? – спросил Обращиков, про себя загадав: если скажет «Лучше бы никогда» – значит, все еще обойдется, но если вежливо попросит быть под рукой и вернуться через полчасика – значит, хана старому дурню Фимычу пришла. И тогда надо срочно мчаться в давно облюбованную глухую клинику в Митино, ложиться в палату-люкс и месяца так три-четыре лакировать верную подругу стенокардию.

– Дядя Вася, возвращаться плохая примета, – сказал Придорогин, и Обращикову чуть полегчало. – Как я с кавалерией закончу, так и возвращайся. ЦУ давать буду.

Кавалерия явилась во всей красе. Красивее всех – невпопад – был командующий внутренними войсками Валентин Маркуев, третий день пьяный от счастья, которое взяло его в плотное кольцо. С одной стороны, ВВ подошли вплотную к давно ожидаемому переименованию в национальную гвардию с естественным увеличением финансирования и полномочий. С другой, на Маркуева было возложено общее руководство операцией «Куликово поле». Маркуев был неглупым человеком и понимал, что дождался звездного часа, который пережить – и окажешься главным героем и спасителем России – это с остальных сторон.

Правда, генерал ждал другой встречи – не то чтобы пылкой, но хотя бы какой-то. Вышло странно: приглашенные генералы вошли в кабинет журавлиным клином, в клюве которого нетерпеливо трепетал Маркуев. А Придорогин внимательно рассматривал что-то за окном. Некоторое время полюбовавшись его чеканным профилем, Маркуев решился тихонько прокашляться. Придорогин повернулся к нему и задумчиво уставился куда-то в район орденских планок. Маркуев махнул на все рукой и начал докладывать. В конце концов, победителей не судят. Особенно когда победа свежа и горяча. Первые две минуты президент слушал молча, а потом, когда командующий ВВ уже приступил к итоговой части краткого отчета, началась какая-то ерунда.

– Таким образом, силами только внутренних войск мятежная территория блокирована по всему периметру, причем по основным трассам бронированные части углубились в Татарию на двадцать-тридцать километров. Потенциальные очаги сопротивления подавлены практически бескровно. Ожесточенное сопротивление противник оказал лишь в трех районах. Но благодаря грамотной тактике и поддержке с воздуха наши потери оказались минимальными: трое убитых, столько же раненых. По нашим данным, уничтожены двенадцать сепаратистов. Войска находятся в полное боеготовности и ждут только…

– Вы их что, в кислоте растворяете? – скучно спросил Придорогин.

– Кого? – испуганно уточнил Маркуев.

– Сепаратистов, – сказал президент, все так же изучая грудную клетку генерала.

– Н-никак нет, – ничего уже не понимая, пробормотал Маркуев.

– А как тогда уничтожаете? Мясорубкой? Напалмом? По-русски сказать нельзя, что ли: убили, застрелили, грохнули?

Маркуев молчал, стараясь не бегать глазами. Остальные генералы – из МВД, МЧС и Генштаба, – тоже ничего не понимали и потому боялись дышать.