Станислав Сенькин - История блудного сына, рассказанная им самим

Переполнившись такими благочестивыми намерениями, я, недолго думая, собрался в дорогу. В магазине, напротив дома, затарился продуктами и поехал на трамвае, на вокзал…

…Дорогой смотрел на скользящие за окном поля, пробуждающиеся от зимней спячки, и деревья, которые вскоре зазеленеют и будут слышать пенье птиц на своих ветвях. Размеренный стук колёс успокаивал. И хотя я в тот день ничего себе не поставил, я вдруг почувствовал то, о чём говорил долговязый – мне больше не нужно употреблять героин. И что не будет никаких запредельных ломок, запредельной боли и черноты отчаяния. Духовная ночь уступала место сонечному дню, которому радовалась всякая тварь…

Отец говорил мне, что Бог каждый час, каждую минуту и секунду разговаривает с нами языком символов. Символом же самого Творца на земле является солнце, чей животворящий свет пробуждает остывшую кровь, обновляет любовь и отгоняет мрак. И сказал я: «Ныне начал я понимать: эта перемена – от десницы Всевышнего». Вспоминались слова церковнославянского языка, которому учила меня мать. И эти слова странным образом возрождали мою душу, тончайшую ткань ее. «Кропали» и «плюшки» прожигали её с семнадцати лет, героин истрепал белоснежное одеяние, превратив его в грязное рубище. Но покаяние – изменение ума – чудесным образом обновляло эту тонкую, но в тоже время крепкую ткань, подобную мифрилу из книг Толкиена. Я посмотрел на часы, подаренные мне на день рождения администрацией казино. Часовая стрелка уже пересекла экватор двенадцати.

И тут до меня дошло, что та неделя, которую я хотел провести в обители являлась страстной! И следующее воскресенье будет главным воскресеньем года – Пасхой Христовой. Будут петься тропарь: «Егда снисшел еси к смерти, Животе безсмертный…», освящаться куличи и крашенные яйца. Священник с кропилом, усталый, но радостный от того, что минуло тяжёлое время поста, будет ходить вдоль столов, а за ним – поспешать алтарник, держа в руках чашу со святой водой. В алтаре заготовят три артоса, которые будут освящаться на престоле всю светлую седмицу до самого Фомина воскресенья. Царские врата будут открыты и каждому будет дана возможность забраться на колокольню и позвонить в колокола, выражая тем самым свою радость и благодарность Творцу. Как давно я не слышал этих слов: Христос Воскресе! И не отвечал на призывную радость – Воистину Воскресе! Как отбился я, точнее выпал из церковной жизни, в которой прошло мое детство.

Вспомнилась мать, готовившая просфоры к Чистому четвергу и в Великую субботу запекавшая гуся в духовке; вспомнилась радость на её лице, с которой она встречала Пасху, да и свою, детскую, радость я тоже вспомнил…

Отец был сосредоточен, аскетичен и молчалив во время Страстной седмицы, не позволял себе резких выражений, даже раздражённого взгляда. Он обычно вообще не ел во время страстной – по крайней мере, пока был в силе…

Эти благочестивые воспоминания из моего детства казались мне зелёными ростками на высохшем дереве, проросшими из заскорузлой спрессованой гнили. Понимаю, что образ этот избит, но я буквально видел внутренним взором, как прорастаю изнутри радостью, источником которой был не героин, а любовь к жизни. А жизнь, Бог и любовь синонимы, но Господь не только Имя, Он ещё и Глагол – Быть. Жизнь и любовь были всегда и будут всегда, а я, потерявшийся в лабиринте этой жизни, тоже хочу просто быть и любить. Быть связанным с этой великой любовью своей любовью малой и пребывать с целым в гармонии и радости. Тогда смерть сможет отнять у меня только то, что принадлежит ей. И могила не страшна, ибо нет места без любви Божьей – ни на небе, ни под землёй.

…Совсем недавно я просматривал журнал «Русский Обозреватель» (14/12/2008) и наткнулся там на один креатив, который точно отображал моё тогдашнее состояние. Поскольку дневник – это личное пространство, приведу его полностью:

« Мать будет продолжать любить своего ребенка, даже если он пьёт, ворует, пропадает месяцами неизвестно где, приходит домой весь в блевотине, плюёт ей в лицо и ругается матерными словами, и даже если он кого-то убил.

Это всё причиняет ей сильнейшие морально-нравственные страдания – но она продолжает его, как ненормальная, любить.

Хорошо, в конце концов, она просто женщина, обычный человек: может не выдержать и, как это в романах: проклясть его, отречься. Проклинаю, дескать, не сын ты мне больше!

Бог ни разу не отрекся ни от одного человека.

Он бесконечно терпелив.

Бог не прокурор. Он не определяет провинившихся людей в ад, в наказание за грехи, – эти люди сами, по своей свободной воле, уходят во зловонную внешнюю темноту. Чем человек жил до своей кончины, тем он и будет жить после смерти – только исправить уже ничего будет нельзя, потому что исправлялка-то уже отсохла и гниёт в могиле.

Если человек жил ненавистью к Богу и людям, то после смерти у него не будет ни Бога, ни людей, а только одна голая вселенская ненависть, сконцентрированная в бесконечно малой точке.

Потому что все величины, отличные от бесконечно малого, гниют в могиле.

Если человек всю жизнь молился, постился, слушал радио “ Радонеж ” и презирал тех, кто этого не делает – то за гробом у него уже не будет чем молиться (речевой аппарат сгнил в могиле вместе с речевым центром мозга), чем поститься (желудок сгнил в могиле), чем слушать радио “ Радонеж ” (уши сгнили в могиле, да и радио “ Радонеж ” не ловится). Останется одно только голое, освобождённое от подробностей, презрение – и скрежет зубовный. Зубы не гниют.

Бог смотрит на это и плачет.

Потому что Он ничего не может с этим поделать.

Потому что Его всемогущество кончается там, где начинается свобода человеческой воли.

Или представим себе, что ты находишься в пустой комнате с единственным источником света.

Если ты отворачиваешься от него – то ты не видишь ничего, кроме своей тени на стене. Это происходит не потому, что источник тебя “ наказывает ” – а потому, что ты сам от него отвернулся. Наука и религия! Оптика и этика.

Ада, как его малюют, вообще нет, он разрушен. На его месте – пустота и тьма.

Когда Христос умер на Кресте, он спустился во ад и засветил его, как фотопленку…»

…Моё сознание тогда было преисполнено чаянием, что нет никакого ада и в помине. А если он и есть, то это внутреннее состояние души, отвернувшейся от Бога своего и Творца. А все страхи и разочарования – лишь фантомы, как боль во время ломок. У меня часто и раньше возникали мысли, что природа любой боли – фантомна. Фантомы – это вампиры, задача которых подавить человеческий дух. Поэтому нельзя отчаиваться даже перед лицом Армаггедона и бесконечного одиночества. Личины тьмы отпадут, и наши лица кристаллизуются в лики. Главное потерпеть. Но вот что играет в нашу пользу – вампиры могут выпить только дурную кровь. Будучи порождениями тьмы, они высасывают из нас тёмную материю, оставляя радость и свет, что для них является ядом смертельным. Кто знает, о чём я, тот поймёт…