Александр Проханов - Русский

Мир, его окружавший, был полон угроз. Был мнимый. Был воплощением лжи и притворства. Таил смертельную опасность, которая могла возникнуть внезапно: из витрины книжного магазина, из затемненного окна «мерседеса», из меховой шапочки проходившей мимо прелестной женщины. Только внешне мир был нарядным, благополучным, полным энергичных, оживленных людей, красивых фасадов, веселых, солнечных наледей. Под этими наледями, под нарядными шляпками, под лепниной холеных фасадов таилась черная бездна, блестела подземная колея, катила постукивающая на стыках вагонетка и разбитая голова белоруса, увенчанная черными цветами, бессильно клонилась к плечу.

Мир, в котором он прожил долгие благополучные годы, полный развлечений, увлекательных встреч, изысканного творчества, вдруг обнаружил свою адскую сущность. Тат Керим Вагипов и китаец Сен. Вавила и участковый Петр Петрович. Оперативник Востриков и служащие жилищной канторы. Прокуроры и судьи. И министры, один из которых был у тата на содомской вечеринке. Режиссеры, один из которых пил из уст Керима Вагипова ядовитую пену. И священнослужители, один из которых посадил на отточенный кол несчастную старуху. Все составляли единую секту, входили в преступное братство, захватившее магазины, театры, полицейские участки, Кремль – всю Россию.

Все, что блестело вокруг, переливалось, мерцало, пленяло глаз, – все это было тонкой кожицей, под которой скрывалась отвратительная ненасытная личинка, полная смердящих соков.

Серж в изнеможении прервал свой бег и кружение на незнакомых улицах, примыкавших к Савеловскому вокзалу. Начинало смеркаться. Болела избитая голова. Мерзли промокшие ноги. У него больше не было дома, где бы он мог согреться и уснуть. Не было друзей, каждый из которых мог оказаться Вавилой. Не было заступников в полиции и суде, где его снова могли скрутить и отправить в ужасное подземелье под свистящие кромки фрезы. Город, куда он вырвался на свободу, был преддверием ужасного подземелья. Был местом, где начиналась спираль башни Татлина, уводившая своими кольцами в ад.

Он почувствовал голод. У него оставались деньги, и он зашел в магазин и купил буханку ржаного хлеба и пачку молока. Петлял среди сумрачных дворов, отыскивая безопасное место. Этим местом оказался угол двора возле помойки, где лежали какие-то запорошенные снегом бетонные плиты, стояли ящики с мусором и две подворотни, выходящие на две разные улицы, оставляли выбор для бегства.

Серж пристроился возле плит, отламывал куски от буханки, запивал молоком из пакета. И вдруг ощутил невероятное наслаждение от этой простой еды после мерзкого пойла, которым его кормили в неволе. Жевал хлеб, смакуя его ржаные ароматы, душистый вкус мякоти. Пил и не мог напиться, глотая целомудренную сладость молока. Эта чудесная простая еда подсказывала ему, что в мире еще существуют области, не захваченные тьмой. Что таинственная сущность, которая даровала ему жизнь, теперь послала ему этот насущный хлеб, она где-то рядом, следит за ним с вечернего неба, зеленеющего среди крыш.

Его испугал звук шагов, невнятное бормотание. Человек подошел к помойке и заглянул в бак. Серж уже собирался бежать, когда навстречу человеку из железного бака выскочила кошка с яростным хрипом. Застыла в воздухе с растопыренными лапами и ненавидящими огненными глазами – и умчалась. Серж раздумал бежать, чтобы не уподобиться этому бездомному зверю.

Человек между тем ковырялся каким-то крючком в мусорном баке, и были слышны его бормотания:

– Ты кошка, а дура. Сколько раз тебе говорил, очередь соблюдай. Сперва меня пропусти, а потом уж сама иди. Я твоего не возьму. У меня свой интерес, у тебя свой. Нам в этой жизни делить нечего.

Тревога Сержа прошла. Перед ним был бомж, который едва ли бы включен в «черное братство». Он принадлежал к тем немногочисленным явлениям города, где еще не укоренилось зло. Как не укоренилось оно в ржаном хлебе и молоке. И в зеленом гаснущем небе, с которого за ним наблюдали.

– Вот ведь, интересное дело, люди выбрасывают все самое полезное для жизни. Лампу дураки выкинули, под которой, может, Есенин стихи писал. У меня ее на рынке оторвали с руками. Или, к примеру, шляпу выбросили, а я в этой шляпе на Никиту Михалкова похож. Или вчера чемодан достал, хороший, крепкий. Его чуть помыть, подкрасить, и хоть в Америку поезжай.

Бомж напоминал экзотического попугая. Мех на его шапке был изумрудного цвета. На нем были ярко-рыжая замусоленная куртка, красное, скомканное кашне, узкие, дудками, брюки, из которых торчали огромные солдатские башмаки, быть может воевавшие в Ираке.

Серж испытывал к бомжу странную благодарность за то, что его вид не внушал ужаса, не заставлял бежать и скрываться. Рядом с ним было спокойно. Его появление свидетельствовало, что поблизости нет врагов и ничто не угрожает жизни.

– А ты что, парень, бомжуешь или только собираешься? – Бомж обернулся к Сержу.

– Это вы мне?

– Не кошке же.

– Да вот решил перекусить, червячка заморить.

– Хороший ресторан нашел. Ночевать-то есть где?

– Если честно, нет.

– Бутылку поставишь – будет тебе ночлег.

Серж сунул руку в карман и нащупал деньги.

– Возьми, купи бутылку, – протянул он деньги бомжу. – Я тебя здесь подожду.

– А если сбегу с деньгами?

– Значит, так Богу угодно.

– В Бога веруешь?

– Сам не знаю.

– Веруешь, если мне доверяешь. В меня веруешь. Я для тебя, как Бог, ночлег тебе обеспечу. И ты для меня, как Бог, на бутылку дал. Человек человеку Бог, так в умных книгах написано. Ну, я побежал, жди.

Он скрылся в подворотне, где мерцали вечерние фары. А Серж остался один.

Он стоял в вечернем московском дворе, возле мусорных баков, под холодным малахитовым небом. И это небо говорило ему, что он находится не просто у бетонных заснеженных плит и мусорных баков, а в бесконечном мироздании, среди звезд и светил. И его мерзнущие ноги в нелепых башмаках попирают не просто грязный лед двора, а поверхность небесного тела, где было ему суждено родиться – и суждено умереть, не отгадав смысл своего появления, смысл проживаемой жизни, смысл неизбежной смерти, когда все, пережитое им, бесследно исчезнет.

«Зачем я есть? Зачем я пережил все ужасное, что случилось со мной? За что мне такое досталось? Есть ли в этом особенный смысл и урок? Как я воспользуюсь этим уроком?»

Он помещал в мироздание пережитые недавно зрелища. Подземный тоннель с толпой безмолвных рабов. Красную плетку китайца Сена. Клетку Раджаба, переполненную мертвыми собаками. Ветеранов с фронтовыми наградами и карлика с бриллиантовой звездой Победы. Золотой дождь, превративший палачей и жертвы в одинаковых золотых истуканов. Мятую простыню, исписанную кровью невесты. Голову белоруса в черном венке с пламенем из ушей и глаз. Острую, как бритва, спираль, срезающую кожу с его плеча. Он помещал эти зрелища в мироздание, которое сотворило их согласно своим законам, остающимся для него непостижимыми.