Александр Проханов - Русский

Кеша был настроен на продолжительный диспут, к которому располагало тепло, исходящее от трубы, обилие свободного времени и общество собеседников, чья склонность к серьезным философским дискуссиям не раз была проверена. Профессор хоть и был, подобно Кеше, настроен пофилософствовать, но не торопился вступать в полемику и, в своем превосходстве над Кешей, отделывался пустыми ответами:

– Почему? – спрашиваешь. А по грехам нашим, Кеша, по грехам.

Кешу не устраивал ответ. Он чувствовал в нем насмешку высокомерного друга, сердился и продолжал допытываться:

– Почему, скажи, Профессор, такой специалист, как я, жил бы в Америке на собственной вилле, ездил с шофером на дорогой машине в лабораторию, водил жену в ювелирные магазины и стал бы, вполне возможно, лауреатом Нобелевской премии?

Профессору нравилось поддразнивать Кешу, и он ответил:

– Зато у тебя, Кеша, здесь такое изысканное общество, как мы. Кто тебя там поймет, в Америке, с твоей ищущей русской душой? Кто откликнется на твой трагический вопрос о смысле жизни? Никто, Кеша. Там ты обречен на духовное одиночество, которое не скрасят никакие бриллианты.

– Да вы бы в Америке, что ты, Профессор, что ты, Капитан, были бы гордостью нации, вам президент ручки пожимал. А здесь вы в дерьме копаетесь и на вас облавы устраивают.

Профессор тихо усмехался в свои косматые седеющие усы, видя, как раздражается Кеша.

– Так ведь в Америке, Кеша, есть свои профессора и свои капитаны. Если мы к ним приедем, куда им своих девать?

– Так что, выходит, что мы лишние на земле? Мы, русские, лишний народ?

– Прекрасно сказано, Кеша. Именно так. Мы, русские, лишний народ.

Капитан между тем сурово слушал, шелуша окурки, добывая из них волокна табачного зелья. Он снаряжал самодельную папиросу, как это делали солдаты, насыпая махорку на квадратик газеты. Ровнял табачную грядку, основательно скручивал, слюнявил бумажную трубочку, сплющивал оба конца. Струя дыма, которую он с наслаждением вдыхал, наполняя все легкие, до самого дна, смешивалась со спиртными парами, уже гулявшими в крови, рождая особое озарение. Все явления мира становились прозрачными, а предметы стеклянными, и мудрость становилась естественным состоянием ума.

– Мы, русские, дремлющий народ, от того и кажемся лишними. Мы живем как во сне, но когда-нибудь да проснемся. Ты, Кеша, говоришь – Америка, и думаешь, что она нас скрутила. А это она нас, сонных, голыми руками взяла. Но мы, перед тем как лечь спать, «дремлющие бомбы» построили и развезли по всему миру, уложили на дно океана недалеко от их берегов.

– Какие еще такие «дремлющие бомбы»? – Кеша был недоволен вмешательством Капитана, который менял ход беседы и не давал Профессору ответить на обуревавшие Кешу философские вопросы.

– А это большой секрет. Государственная тайна, за разглашение которой могут меня расстрелять.

– Говори, – нервно приказал Кеша.

Капитан, испытывая терпение Кеши, долго и глубоко затянулся. Молча, закрыв глаза, ждал, когда дым смешается с парами спирта и начинающий тускнеть мир вновь восхитительно озарится.

– «Дремлющая бомба», которую академик Сахаров выдумал. Мощнее их нету. Я на лодке служил, которая называлась «подводный бомбовоз». Мы эти бомбы отвозили к берегам Америки, Японии и Китая. Сгружали и затопляли. Она себе лежит на дне хоть десять, хоть тридцать лет. Но если нас, сонных, совсем душить станут, то мы на эти бомбы сигнал пошлем и взорвем. И тогда такая волна на их побережья пойдет, что их с лица земли смоет. Я эти бомбы развозил, и точки в океане знаю.

– Капитан, а если ты все это выдумал? – Кеша едко засмеялся, решив обидеть товарища своим недоверием. Но мир, в котором пребывал Капитан, был стеклянным и прекрасным, и ему была не страшна ирония, которая исходила от Кеши.

– Ключ, который мог послать команду на взрыв, находился в руках особого адмирала при штабе флота, имя которого никто знать не знал. Когда Союз развалился и американцы захватили все штабы и всех генералов и адмиралов купили, этот адмирал исчез и унес с собой ключи от «дремлющих бомб». Американцы этого адмирала искали, но не нашли. Говорят, он ключи с собой возил, а когда пришла пора помирать, передал эти ключи старцу в монастыре. Этот старец раньше был моряк и служил под началом адмирала. Теперь эти ключи старец под иконой держит, и, когда на Россию удавку наденут, старец по едет в назначенное место в горах, откуда подается сигнал, вставит ключ и повернет, и тогда по всему океану пойдут взрывы, и волной смоет врагов России.

Капитан выпустил длинную сизую струю дыма, она достигла Кеши, и тот замер, закрыл глаза, пережидая, когда опасное облако удалится.

Серж сладко опьянел. Ему было тепло. Стоптанные опорки грели ноги. Ему казалось, что он сам принадлежит к «дремлющему народу» и сидящие перед ним персонажи приснились, как шекспировские «пузыри земли», как русские «пузыри подворотен». Он слушает детскую сказку о каких-то ключах от мира, о подводном царстве, где спят морские чудовища, о вещем старце, открывающем в горе волшебный сундук, из которого вылетают бури и молнии. И все, что он пережил, был сон: и жестокий китаец, и злобный карлик, и отважный белорус, и восторженный русский космист. Все это приснилось, и он скоро проснется в своей красивой уютной квартире, и рядом с ним прелестная невеста, и в изголовье кровати стоит букет алых роз.

Профессор, казалось, созрел для кафедральной проповеди. Его глаза перестали смеяться и наполнились загадочной синевой, какая бывает в вершинах мартовских берез. Его большие руки, привыкшие рыться в помойках, побелели и умягчились. Его отяжелевшее рыхлое тело стало легче и крепче. Лицо наполнилось благоговением, словно он услыхал далекую чудную музыку.

– Други мои, – произнес он, протягивая руку и этим жестом прерывая завязавшуюся распрю между Кешей и Капитаном, – послушайте меня, историка, который изучал народы и царства, деяния полководцев и Отцов Церкви. Русский народ потому неухожен, и крыша над ним течет, и на столе его картошка в мундире, и заборы его косые, и дороги его кривые, потому что русский народ не здесь, на земле, строит свой дом. А строит свой чертог на небесах. И только небесное, райское имеет для русского человека подлинный смысл. А земное и бренное для русского человека мнимо и несущественно. Только там, где просияет для него образ рая, там русский человек достигает совершенства. Собор Василия Блаженного – это образ русского рая, и ничего прекраснее в мире, нежели этот бесподобный собор, не существует…

Кеша и Капитан, остановленные Профессором в споре, недовольно смотрели на оратора, превосходившего их в искусстве слова и мысли. Казалось, были готовы оспорить утверждение друга, которое обрекало их на этот полутемный чердак, окурки и обноски, на вечные гонения, которые они терпели от неуемных властей. Но одновременно Профессор возвышенно объяснял их неприкаянность и сиротство, их падение в нищету и ничтожество, делал их носителями высшего смысла.