Александр Проханов - Русский

«Воля России!» – звучало в колонне. «Воля России!» – откликалось небо. «Воля России!» – вторил огромный морозный город.

Музыкант припал лицом к костяному бычьему черепу, ухватился за рога и взревел. Могучий первобытный рев сотряс мироздание, сдвинул земные пласты, и в открывшиеся скважины хлынул свет, ударили ликующие силы жизни, наполнили глаза нестерпимым блеском, а душу – несказанным счастьем. Серж увидел, как в морозной синеве корявое, увешанное лентами дерево покрылось зелеными листьями, на нем расцвели душистые золотые цветы, загудели пчелы. Благоухающая медом липа плыла перед ним, и он целовал долетавшие до него медовые струйки аромата.

Предводитель с офицерскими усиками забрался на грузовик и возвестил в мегафон:

– Наше движение известно в странах Европы! Национальные силы разрывают цепи, в которые их заковали еврейские банкиры и либеральные политиканы! Германия возьмет реванш за чудовищное злодеяние, которое совершили с немецким народом! Германские и русские боги сойдутся на опушках дубрав, на берегах священных рек и озер и запалят общий арийский костер, в котором омолодится человечество!

– Воля России! – рокотала колонна. – Воля России!

– Чтобы принять участие в Русском марше, прибыл из Европы наш друг, принц крови, потомок великих Габсбургов, Макс Лифенштром! Поприветствуем нашего соратника!

– Воля России! – восторженно откликалась колонна. – Воля России!

Серж увидел, как на платформу грузовика забрался статный мужчина в кожаном длинном пальто, черном, блестящем. Его грудь прикрывал белый шелковый шарф. На голове серебрился бобровый мех. Его аристократическое лицо было надменным, а породистый нос был отмечен династической горбинкой.

Он поворачивался в разные стороны и в ответ на приветствия бил себя в сердце, отбрасывал в сторону руку, несколько выше, чем это делали его русские братья. И, глядя на него, ужасаясь, путаясь в мыслях, чувствуя, что мир начинает двоиться, Серж узнал в нем таинственного гостя, восседавшего на пиршестве тата Керима Вагипова. Помнил, как тат, исходя ядовитой пеной, переливал эту пену из своих уст в раскрытый рот принца крови. Как присела к нему на колени женщина-урод с черными от гангрены ногами, и тот обнюхивал ее язвы, всасывал исходящий от нее тлетворный воздух. А потом, облачившись в белый халат хирурга, мучил несчастную, вскрывая ее запекшиеся раны.

Это открытие было ужасно. Устанавливало связь между колдовским и жестоким карликом и шествием русских дружин. Между золотыми богами и идолами и золотой преисподней, где витали духи зла. Ядовитая пена, которой злобный колдун окормлял своих подопечных, была на губах предводителя, на губах женщины в норковой шубе, на губах розовощекого юноши, несущего пурпурный флаг. Стекала с бород и усов, лилась из ушей и глаз. Висела хлопьями на языческом дереве среди узелков и лент.

– Воля России! – грозно гудела колонна.

Заросший шерстью шаман дул в бычий череп, и по городу разносился рев свирепого зверя.

Сержу показалось, что небо померкло. Все так же светило солнце, но теперь у него была черная сердцевина, и на белом снегу лежали черные тени. Вдоль колоны, от головы к растянувшемуся хвосту, пробегала «больная» судорога. Лица, еще недавно одухотворенные и сияющие, стали жестокими, резкими, с беспощадным выражением глаз. Святые ключи, питавшие душу благоговением и любовью, сокрылись, и вместо них вырывались ядовито-зеленые злые языки, как из тигеля, где плавится медь.

Прохожие шарахались в сторону. Таджики в оранжевых спецовках, убиравшие снег, гурьбой, как испуганные куропатки, снялись и скрылись в подворотнях. Женщина с коляской закрыла своим телом ребенка, ждала, когда мимо прогрохочет колонна. Какой-то пожилой кавказец выходил из дорогой иномарки. Его толкнули, ударили, повалили на асфальт, он полз, жалобно кричал, а его подгоняли пинками. Несколько молодых людей навалились на машину, стали раскачивать, перевернули с грохотом вверх колесами.

Колонна шла, накапливая разрушительные силы, хрустела, грохотала, стенала. Повалили киоск с сигаретами, банками, пивными бутылками. Посыпалось стекло, покатились банки с напитками, в поваленном киоске билась осыпанная осколками женщина. Бигборд рекламировал телефонные переговоры – чернокожий, славянин и китаец держали телефонные трубки. В рекламу полетели осколки льда, железные обрезки, и огромное стекло медленно поползло и осыпалось.

Серж чувствовал, как в колонне проносятся разряды ненависти. Шеренги смешались. Черная лава текла, заливала улицу, сминала и сжигала все, что вставало на пути. Взлетали кулаки. Раздавались истошные вопли. Осыпались витрины. Музыкант на грузовике продолжал танцевать, выкликая гонгами, бубнами духов тьмы, и они реяли над толпой, лили в нее магму ненависти.

Серж увидел, как прижались к стене юноша в круглой шапочке и девушка в восточном платке, из-под которого с ужасом мерцали огромные черные глаза. Юношу оторвали от девушки, затащили в толпу и били, пинали ногами, выбивали из лица кровавые брызги. К девушке кинулись двое, стали тянуть ее в гущу толпы. Серж видел черные, в смертельном ужасе, глаза девушки. Кинулся, отбивая ее у насильников. Получил удар в лицо. Выставил ногу, через которую кувыркнулся один из нападавших парней. Потянул девушку вдоль стены, к круглой арке. Втолкнул в подворотню, слыша, как по улице с гулом несется толпа и свирепо ревет бычий череп.

Они некоторое время метались во дворах, путались в проулках, пока не оказались на улице, куда не долетали звуки погрома. Шли среди пешеходов, стараясь уйти подальше от злосчастного места, где ревущий бычий череп превращал людей в неистовых животных. Девушка была стройной, высокой, в розовом восточном платке, в длинном пальто, из-под которого виднелись джинсовые брюки. Ее большие, оленьи глаза мерцали черными слезами.

– Они убили Ахмеда, – сказала она, останавливаясь, читая на табличке название улицы и номер дома.

– Могли и тебя убить. – Серж растирал болевшую от удара скулу.

– Зачем ты это сделал? – спросила она.

– Что?

– Спас меня.

– А что я должен был делать?

– Ты же русский.

– А ты кто?

– Я кабардинка.

– Нам повезло обоим.

Она вынула из кармана мобильный телефон, набрала номер и, отвернувшись от Сержа, стала говорить на своем языке, жалобное, гневное, упрекающее. Спрятала телефон.

– Останься со мной, пока за мной не приедут.

– Здесь, на морозе?

– Пойдем в кафе.

– У меня нет денег.

– У меня есть.

Они зашли в стекляшку с неоновой надписью: «Привет», где можно было, не раздеваясь, выпить кофе и съесть бутерброд.

– Они убили Ахмеда, как убили Али и Алхана, – сказала она, не притрагиваясь к еде.