Николай Векшин - Эликсир жизни

Заботливые родители должны наказывать детей в двух случаях: за наглое непослушание и за чрезмерное послушание. Лет до восьми меня никогда не наказывали. Умело не давал повода. В плохую погоду тихо сидел дома над книжками или разбирал по частям игрушки, пытаясь уразуметь – что же там внутри? А внутри ничего особенного, кроме ваты, пружинок и железок, не обнаруживалось. Я разочарованно выбрасывал сломанные игрушки через форточку, а дворовая ребятня их подымала.

В хорошую погоду любил ходить с приятелями на тихоокеанский берег; ловил рыбу, крабов и креветок. Лазил по чердакам, крышам и подвалам, как все нормальные пацаны. Однажды я звезданулся-таки с крыши сарая, но весьма удачно: не головой об асфальт, как могло бы случиться, а всего лишь пропорол ногу гвоздем, торчавшим из доски на земле. Гвоздь был здоровенный; он как по маслу вошел снизу в подошву, пробил стопу насквозь и гордо вышел сверху, пригвоздив меня, как жука в гербарии.

Детство мое было радостным и радужным, как в сказке. Небо, солнце, простор, морской воздух, друзья, свобода. Что еще нужно мальчишке, чтобы чувствовать себя счастливым? Летом вокруг благоухали фиалки; на клумбах алели тюльпаны, между которыми порхали ажурные бабочки. Среди бабочек особенно красивы были махаоны – огромные, разноцветные, величественные. Зимой бабочек, конечно, не было, зато летали волшебные узорчатые снежинки, искрился снег; и на санках я летел с горы вниз, замирая от восторга. Если есть на свете где-то рай, то это детство. Детство – утренняя улыбка радости навстречу жизни. Беспечный смех не сходил с моих губ. На детских фотках у меня всегда рот до ушей. Я любил жизнь, обожал людей, летал во сне и грезил наяву.

Улыбнитесь жизни, и – она ухмыльнется вам. Обожание человечества закончилось у меня ровно в 7 лет. Я пригласил на День рождения всех друзей и был бесконечно счастлив их приходу. Мы уже начали веселье, как раздался еще один звонок в дверь. Я открыл. Никого. Я стал озираться и увидел на двери рисунок, приколотый кнопками. Взглянул и обомлел. Цветными карандашами был нарисован я. Хотя физиономия была изображена в виде зверской рожи, а ручки и ножки в виде палочек, но сомнений не было, что это именно я: короткая стрижка, серо-зеленые глаза, маленькие уши, толстые губы, рот до ушей. Под рисунком большими буквами было выведено «КЕША ДУРАК», чтоб не оставалось сомнений. Кто это сделал, было не ясно. Но своей цели этот кто-то достиг. В тот день я уже не смог улыбаться. Комок обиды застрял в горле. Если бы я был девчонкой, то заплакал бы. Я скомкал рисунок, выбросил в мусорное ведро и никому ничего не сказал. У меня даже не было в голове подходящих слов, чтобы как-то назвать это. Впоследствии я узнал, как это называется: человеческая подлость. Впрочем, прилагательное излишне, ведь подлыми бывают только люди.

В тот же год со мной случилось событие, которое перевернуло окружающий мир; вернее, случилось оно не со мной. Случилось это страшное «что-то» с кем-то, кого я живьем в глаза не видел. Мир обрушился. Небо рухнуло. Рай стал адом. Это была обычная похоронная процессия, которых на земле было столько же, сколько исчезнувших миров – миллиарды. Но в моей жизни это было первое событие, в котором я узрел зловещий оскал смерти. Я стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрел на улицу, на вереницу людей в черном, на жуткие венки, на пышный гроб, глядел во все глаза, замерев от ужаса. Я осознал происходящее в один миг.

Конечно, я видел раздавленных червяков на асфальте после дождя, видел красноперку, бьющуюся в предсмертных судорогах на крючке, видел дохлую кошку, от которой воняло, но всё это было не то. Червяки, рыбы и кошки не были люди; ко мне их печальная судьба отношения не имела. Когда родители купили мне позже ружье «воздушку», то в первый же день я подстрелил синичку. Пулька разворотила ей живот, и красивая птичка превратилась в кроваво-кишечное месиво. Стало тошно, как будто я совершил непоправимую гадость. Больше в детстве я по птичкам не стрелял, а лупил по консервным банкам. И никогда, в отличие от многих мальчишек, не издевался над кошками, собаками и прочей живностью. Если визг и муки животного не вызывают в вас сострадания, значит, сами вы животное.

Ребенок воспринимает гибель животных как норму, как данность, как фон, на котором происходит жизнь бессмертных людей. Но вдруг, в один миг, при виде похоронной процессии, мне пришло озарение, что люди – это почти те же червяки и что я – один из них. И что совсем не обязательно упасть с крыши или с моста, чтобы сравняться с дохлым червяком. Достаточно просто жить себе и жить, чтобы дожить до гроба. Кстати, на грани гибели я был в детстве не раз. Однажды сорвался с обрыва, когда полез за цветком. А как-то глупая нянечка в отместку за шалости выставила меня через форточку на подоконник, а затащить обратно не смогла (снял меня с 3-го этажа храбрый матрос). А то еще в квартире был ночной пожар… Вообще жизнь – чрезвычайно опасное мероприятие, причем, со смертельным исходом.

Не всё, что зародилось, рождается, но всё, что родилось, умирает. Умирает в боли, в страхе, в судорогах, в мучениях. Неизбежно. Каждый. И – в гроб, под землю, навсегда. Жуть. Мрак. Ужас. Нет на земле адекватных слов, чтобы передать хотя бы часть того чувства, которое овладело мной в детстве в миг прозрения. Мне открылось, что жизнь смертельна, а смерть бессмертна. Так скоротечно кончилось детство.

Смерть стала моим смертельным врагом. Она была врагом моих родителей, друзей, всех людей. Я решил объявить ей войну. Только пока не знал – как. Но чувствовал, что должен найти «эликсир жизни». Я интуитивно поставил перед собой некую цель. Я тогда еще не осознавал, что целью жизни должна быть жизнь, а не цель.

Отец по нескольку месяцев не появлялся дома, так как служил офицером-подводником. В капитанской форме, в черном кителе с позолотой, он смотрелся героически: красавец-мужчина с пышными буденновскими усами над тонкими губами, большими серо-синими глазами и классическим носом с горбинкой. Был всегда аккуратен, гладко причесан, чисто выбрит, наодеколонен и одет в сияющий мундир. В любом мундире любой мужчина неотразим. На парадном кителе красовался иконостас орденов и медалей, приводивший меня в восторг. Повзрослев, я осознал, что у кого мундир в орденах, у того руки в крови. Но в детстве особенным счастьем было в отсутствие родителей надеть на себя огромную отцовскую фуражку с кокардой, необъятный черный китель с золотыми погонами и кортик в инкрустированных ножнах. И играть в бравого капитана.

Мать моя была домохозяйка. Радушная, гостеприимная, чадолюбивая, но с огромными амбициями. В молодости она была хорошенькой журналисткой с изящной фигуркой на каблучках. Носик маленький, аккуратненький, губки пухленькие, щечки кругленькие. Она была маленькая, кареглазая и чернобровая. Она была бы красавица, если бы не следы оспинок на лице, из-за которых она страшно комплексовала. Из-за своих двух малых чад она располнела и одомашнилась.