Роман Шабанов - 18 ночей усталого человека. Дневник реальных событий

Первое место по бегу и лыжам. Институт, красный диплом. Первый среди женщин. Уважение кругом. От соседей по-свойски, от коллег по имени-отчеству. А что сейчас? Кличут с – ка на конце, говорят за спиной, вынуждают меня падать в обморок. Да, это они меня толкнули. Не прямо. Если к тебе подходит человек, который регулярно говорит тебе ты – простофиля, однажды ты не просто поверишь в это, ты можешь рухнуть от этого шквала слов. И не последнее слово здесь виновато, а все разом. Ты сам того не замечая наклонялся, подставлял свой лоб месту падения. И однажды – брямс.

Черт, как это больно, внутри и снаружи…

Моя жена могла бы меня успокоить? Да, наверное. Она бы приготовила мне ужин, накормила, посидела рядом, легла в постель и произнесла то, что я не слышал уже долго. Она бы говорила о том, что как хорошо, что я рядом и прочее-прочее. Она умела это говорить. Писала точнее хорошо, а произносить это было намного труднее.…Все это оставалось моей фантазией. Казалось бы – прочитай, мне подойдет. Так нет, она не может этого сделать. Читать она умеет и говорить может, только в ней есть какая-то неувязка, как бывает у туриста с разговорником. Он говорит одно, а его понимают иначе. На самом деле меня ждут одни упреки. Поэтому в последние дни я не звоню домой. Не хочу слышать о том, как поносят меня и этот город. Я ненавижу этот город тоже, но на это есть причина. И она веская. А то, что делает моя жена, не позволяет ей так выражаться. Ей кажется, что все женщины – шлюхи, мужики – алкоголики, а я – вырвался на свободу. В чем-то она права. Про мужиков – алкоголиков.

Скоро я превращусь. Странно, но относительно пьющих, я – слишком зеленый. Пью немного и то, когда очень плохо (нервное напряжение и прочее) или хорошо. Но так ведь не бывает, чтобы плохо было всегда, но сейчас я понимаю, что каждый день напоминает спуск на еще большую глубину. Кислорода все меньше, а дышать все труднее. И ничего нельзя сделать. Разве что спиртное слегка помогает. Сперва это лекарство, потом…да это не новость. Главное, что организм ведет себя расковано, как в детстве. Когда оно было? Уже и не помнишь. С этими недомоганиями чувствуешь, что ты очень далеко от станции под названием «детство».

Чем старше становишься, тем сильнее чувствуешь свой организм. То есть знаешь, сколько будешь болеть, примерно чем. Когда я падал в обморок, то понимал, почему это происходит. Я в сложной ситуации. Я почти мертвый. Мне все труднее работать, но я продолжаю это делать. Например, сердце мое может в любо мгновение остановиться. Оно ждет, когда я повышу голос, когда на меня наедет машина, пусть не задавит, но я испытаю шок. На меня плохо влияют эти перемены погоды. Дождь заставляет сердце сжиматься, а солнце, резко вышедшее из-за туч, учащает пульс, и я не могу в этот момент сдвинуться с места. В тот час сердце само управляет моим телом. Оно важнейший орган. От него происходят все другие. Поэтому мне и тяжело. Будь у меня производные из плеча, или того пуще – живота или ягодиц, как проще бы мне жилось. Пусть лучше болит зад, чем сердце. Это я уже понял. Единственный плюс, который я ценю в этой боли – работается лучше. Боль отображается в моей работе. В спектакле. И пусть актеры сопротивляются, я знаю, что я делаю.

Я встал и вышел на кухню. Голова ужасно трещала. Казалось, что все кругом походит на меха гармони – сжимается и назад. Свет на кухне слабо освещал сидевшего человека. Свет и человек. Очень знакомый. Почти родной. Не может быть! Катя! Она сидела за столом и ее плечи нервно дрожали… Ее спина тоже подрагивала, словно в ней было заложено музыкальное устройство с определенным звучанием. Мне показалось, что я сплю. Действительно, я почти спал. После падения все казалось другим. Этот стол, карикатурным, особенно ножки, сейчас я их внимательнее разглядел – уродливые и необтесанные. Стены с отклеенными обоями и полки, криво висевшие. Да и все было немного скошено, даже пол. Я сказал ей привет, она тоже… Как-то неуверенно. Я присел рядом, стал говорить о том, что как рад ее видеть и кого и хотел сейчас видеть так это ее. Хотел рассказать ей про падение, как вышел Сергей. Он ухмылялся. Я не знал о чем говорить в его присутствии, хотел спросить и только ее, почему она такая замкнутая. Что ее волнует, как она изменилась за эти дни. Может быть, мне удастся ее проводить. Я почти в полном порядке. Только нужно уйти от Сергея, но он так улыбается. Что кроется в этой улыбке? Я смотрел в ее опущенные глаза, на игривые глаза Сергея и… я понял. Глаза все выдали. Они смотрели в пустоту, и я разобрал в этой неизвестной плоскости знакомые черты – то, что бывает, когда человека бросают. Он оказывается один, ему плохо, другой этим пользуется и результат. А ведь я ее бросил. Сам того не зная. Пару дней прошло, как же мало, но за эту пару дней я о ней и не вспомнил. Нет. Вот дурак. Запомни этот миг. Он ужасен.

Они ушли в комнату, повторять свой подвиг ил ошибку. Уже не знаю. Я растерянно вышел из дома. Я шел вдоль старого дома и слышал разные звуки. От плача ребенка до включенного телевизора, от заучивания басни школьником до мяуканья голодного котенка. Я вспомнил о коте, которого не видел несколько дней. Что с ним произошло? Сбежал. Как и я. Только ему проще. Он может сбежать без угрызений совести. Я же этого сделать не могу.

Меня остановил парень в синем спортивном костюме. От него пахло алкоголем и жвачкой. Спросил прикурить, я завертел головой. Он не успокоился, попросил денег на первый автобус, кто-то из сидевших на скамейке в тени (я их не видел) попросил денег на самолет. Все смеялись, женские, мужские голоса, им было хорошо. Мне это не понравилось.

И я ему врезал. Он был некрасив. Ужасно фальшивил. Получил за плохую игру и дикцию. Я врезал еще. Тот ответил, но моя агрессия творила чудеса. Она помогла мне найти тот резерв человеческих возможностей, про который я не знал. Несколько приемов он был уложен. Друзья убежали после приезда милиции.

В милиции было просто. Я ничего не говорил. На меня смотрел худой лейтенант и что-то спрашивал и почему-то сам отвечал. Я ему был благодарен за это. Мимо проходили дурнопахнущие бомжи, звенели наручники и лейтенант грозил сроком на пятнадцать суток. Но меня через час уже отпустили. Оказалось, что я побил паренька с тремя приводами. Они на меня даже с уважением посмотрели. Мол, правильно друг. Они меня отвезли до самого подъезда и пожали руку. Я почувствовал себя немного лучше. Я вошел в дом и услышал то, что наверное не должен был, но сквозь легкую музыку слышны были стоны…они были прекрасны. К ним примешивался еще один стон. Вот он был ужасен. Он был фальшив. Его хотелось прекратить…но что я мог? Я вбежал в свою комнату, лег на кровать, накрыл голову подушкой, и на какое-то время их не слышал, но через секунд пять моя голова стала сама воспроизводить эти звуки, рисовать созданную уже в прихожей мизансцену, красивую и ужасную одновременно. В тот момент мне захотелось, чтобы это была последняя ночь, а утром – самолет и я дома, где больше не слышу ничего подобного.