Николай Семченко - Одиночество шамана

– Послушаешь тебя, так устои жизни может перевернуть обыкновенная бутылка водки или баночка консервов, – не согласилась Настя. – Согласись, ты слишком упрощаешь всё!

– Не знаю, – Андрей вздохнул. – Возможно, упрощаю. Просто мне хочется, чтобы ты поняла одну простую вещь: природа и человек взаимосвязаны. Один умный человек сказал: «Человек не ткёт полотно жизни, он лишь нить в этом полотне. И всё, что он делает с полотном, он делает и с собой тоже».

– Кто это?

– Да так, один индеец, – отозвался Андрей. – Звали его Сиэтл, и он был вождём племени дануониш. А всё это он написал президенту Соединенных Штатов в середине девятнадцатого века, когда белые стали выгонять индейцев с их территорий.

– Нанайцев никто никуда не выгонял…

– Неужели? – Андрей сделал вид, что остолбенел: встал, как вкопанный и замер с открытым ртом; через минуту перевёл дыхание и рассмеялся:

– Я дар речи потерял, дорогая! Вспомни: город юности – Комсомольск-на-Амуре построен на месте гольдского стойбища. А Хабаровск? Когда-то давным-давно тут было большое нанайское стойбище. Примеры могу продолжить. Спорь – не спорь, а мы изменили жизнь малых народов. Одно лишь не смогли изменить – их привычку к простой естественной пище…

– Забавно, – Настя не сдержала улыбки. – Вот уж истинная правда: специалист подобен флюсу. Так, кажется, говорил Козьма Прутков? Ты даже историю разбираешь с гастрономической точки зрения.

Они заспорили, и это не было похоже на обычные пререкания или жаркие диспуты – скорее, напоминало совместный поиск истины. Им нравилось задавать неожиданные вопросы, подначивать и высмеивать друг друга, но это делалось как бы играя и шутя, без того ожесточения, когда во что бы то ни стало хочется доказать свою правоту. Уступая один другому, возвращаясь к не совсем точным ответам и заново разбирая их, Настя и Андрей продолжали держаться за руки, и ничто не смогло бы разъединить их.

С центральной улицы, шумной и яркой, они свернули в проулок и дворами вышли на бульвар. Здесь тоже в обе стороны двигался народ, катались на скейтбордах беззаботные подростки, франтовато выделывали кренделя вокруг огромных пышных клумб велосипедисты, на них незлобиво покрикивали юные и не очень юные мамаши, толкающие перед собой коляски с малышами. На деревянных скамейках царила полная демократия: рядом со степенными пенсионерками восседали усталого вида мужчины в деловых пиджаках и галстуках, бок о бок с ними – беспечные парни и девчонки, распивающие пиво, а скраешку – личности бичеватового вида, что-то клюющие из замызганных пакетиков. И никто никому не мешал!

– Сейчас ты увидишь эту розу, – пообещала Настя. – Чёрную. Настоящую! Только знаешь что, зажмурь глаза, а то будет неинтересно.

– А как же…

– Дай руку! – прервала его Настя. – Я тебя поведу.

Он послушно закрыл глаза и, влекомый Настей, поплыл в призрачной тьме. На какое-то мгновение ему вспомнилось, как Ниохта почти так же водила его где-то там, в иных мирах, а может, всего-навсего в подземелье, – осторожно, бережно, нашёптывая какие-то слова. Но аями обычно говорила по существу, а Настя – милые, глупые нежности: осторожно, котик, а тут постарайся не попасть в ямку, зайка мой любимый, не хитри, зажмурься крепче, лисёнок ненаглядный…

«Лисёнок ненаглядный» почему-то рассмешил его: может, он слишком ясно представил себя эдаким хитреньким остроносым лисом с пушистым хвостом, который подметает окурки, обертки от жвачек и прочий мусор, – эдакий хвостатый красавчик, мягко перебирающий лапками по асфальту, с гордо выпяченной грудкой и навостренными ушками. Андрей не сдержался, прыснул в кулак и открыл глаза.

Оказалось, что вовремя открыл. Перед ним была клумба, пестрая от самых разнообразных цветов, а посередине на высоком стебле гордо возвышалась настоящая чёрная роза. Она была до того чёрной, что даже не верилось, будто это подлинный цветок.

– Тушью раскрасили, что ли? – усомнился Андрей.

– А ты внимательно посмотри, – посоветовала Настя.

Он присмотрелся и увидел на лепестках розы пчелу, которая озабоченно пыталась проникнуть внутрь цветка. Но там уже были другие пчёлы, и ей пришлось дожидаться, когда одна из её товарок, нагруженная нектаром, не выбралась наружу.

– Пчёл не обманешь, – сказала Настя. – Ну что, убедился? Чёрные розы всё-таки бывают!

Не один Андрей с восторгом глядел на розу. Вокруг клумбы, как зачарованные, стояли другие люди.

– Экая красота, – умильно прошептала маленькая кругленькая старушка. – Как бы какой фулиган не сорвал её!

– Что вы? – отозвалась её соседка, поблескивая круглыми линзами очков. – Вглядитесь: красота – страшна, к ней даже притронуться боязно. Ни один хулиган не посмеет нарушить её.

Андрей видел, как из середины цветка вылетела очередная пчела, на место которой тут же устремилась другая. Лепестки розы, на вид твердые, мягко сгибались под тяжестью насекомых; они казались лакированными, на них яркими жемчужинами поблескивали капельки воды – видимо, совсем недавно клумбу поливали.

– Потрясающе, – признался Андрей. – Я считал, что чёрная роза – это метафора, на самом деле таких цветов не бывает. Оказывается, ошибался…

– Приятная ошибка? – спросила Настя и сама же ответила: Иногда так приятно ошибаться!

Но чем больше Андрей вглядывался в цветок, тем таинственнее он ему казался. Аспидная чернота завораживала, притягивала, как глубокий омут, гипнотизировала, будто это был непроницаемо темный глаз опасного и диковинного существа; чудилось: в глубине его острого зрачка чернота уплотнялась, и в эту холодную беспросветность хотелось пробиться, слиться с ней, – это походило на внезапное, ничем не мотивированное наваждение. Так бывает только в тяжелом, тревожном сне.

Андрей проследил за движениями пчелы, которая, расталкивая других пчёл, ввинчивалась в нутро цветка – она будто постепенно растворялась в нём, теряя четкие очертания. Он снова подумал, что чёрный цвет – это, по сути, ничто, тьма, поглощающая свет. Но как же она прекрасна и таинственна! И там, в её глубине, упорные и трудолюбивые пчёлы находят нектар, которого не должно быть: ничто не может содержать что. Или всё-таки ничто – это всё, а всё – ничто?

Он почувствовал, как от этих мыслей тяжелеет голова, на затылок будто положили булыжник, и всё вокруг подернулось легкой дымкой, медленно поплыло, закружилось, – и он, пытаясь не потерять равновесия, покачнулся. Но Настя крепче сжала его ладонь, потеребила:

– Что с тобой?

Он встряхнул головой, неловко улыбнулся:

– Всё нормально. Засмотрелся я на эту розу, – он отвёл взгляд от клумбы. – Понимаешь, даже удивительно. Мы говорили с Марго о тёмной материи, наполняющей весь космос, и о темной энергии, которая движет вселенными. Я подумал, что в каждом человеке всё это тоже есть, но мы привыкли считать чёрное чем-то плохим, дьявольским, поглощающим всё чистое и светлое. Как-то не хочется признаваться, что в тебе содержится нечто тёмное, инфернальное, невнятное, что не поддаётся никакой логике и порой толкает в омут страстей, заставляет совершать немыслимо дурацкие и дерзкие поступки, и ты сам не знаешь, как к этому относиться, вернее – знаешь: всё это не назовёшь добропорядочным, но без этого жизнь пресна и скучна, как диета для похудания, когда считаешь каждую калорию.