Николай Семченко - Одиночество шамана

Этому качеству – есть начальство глазами – Михаил Алексеевич выучился у своих старших по званию офицеров. Начальник его отдела, к примеру, мог целый день сидеть за девственно чистым столом и хлопать линейкой по столешнице. Но как только к нему кто-нибудь входил, он принимал серьёзно-озабоченный вид и хватался за телефонную трубку. Причём, делал вид, что только что закончил важный разговор. И попробуй только младший по званию не вытянись перед ним как положено и не доложи о своём прибытии по всей форме! Тут же следовал такой разнос, что мало не покажется.

Дисциплина должна быть во всём, считал Михаил Алексеевич. От того, что эти демократы всю страну разбаловали, – никакого толка. Вот если бы навести порядок, прекратить всякое инакомыслие, возвести в ранг закона исполнительскую дисциплину, придумать гражданские уставы по типу военных – тогда, смотришь, и толка больше было бы: сказано – сделано, «выполняй – так точно!», и никаких «отмазок», а то научились обсуждать-рассуждать, никаго тебе режима и распорядка!

Кто первый раз слышал эти рассуждения Михаила Алексеевича, тот думал: шутит, мол, юмор у господина такой. А юмора-то и не было. Юмора он не понимал. Как только по телевизору начинались развлекательные передачи, он морщился и щелкал пультом: «С жиру бесятся, лясы попусту точат!»

Надежда тоже поначалу думала, что Михаил Алексеевич шутит. Ей даже понравилось, что в постели он затевал странные игры, похожие на военные учения: дан приказ – значит, делай именно так, а не так, как сама хочешь. Сказано «на живот» – значит, на живот, и не смей шевелиться, пока соответствующая команда не последует.

И не сказать, чтобы Михаил Алексеевич был плох как мужчина, но думал он прежде всего о самом себе, а что чувствовала Надежда – это его мало касалось. Была они нижней по званию во всех смыслах. Женщин Михаил Алексеевич вообще считал ниже мужчин, и, следовательно, они должны были знать своё место. Вернее, несколько мест: кухня, ванная, где стояла стиральная машина, спальня и иногда – зала (так он называл большую комнату), тут женщине надлежало блистать перед гостями в роли хозяйки дома, и чтоб выглядела она не хуже других жён. Потому как, считал Михаил Алексеевич, жена – вроде визитной карточки мужа: красивая, молодая, ухоженная, хорошо одетая, при макияже, она произведёт больше впечатления, и все подумают: если такая роскошная женщина живёт с Михаилом Алексеевичем, то и в нём самом что-то, видно, есть.

Надежде, однако, не хотелось быть роскошной. Вернее, хотелось, но чтобы это было само собой, а не потому, что кому-то для чего-то нужно. И ещё ей хотелось любви, а не занятий любовью. Она считала, что заниматься любовью – это всё равно, что заниматься жизнью. Ну, почему же, почему постоянно слышишь «заниматься любовью», а не «любить»?

Михаил Алексеевич, увы, как раз относился к тому типу мужчин, которые предпочитают заниматься любовью.

Он же, со своей стороны, искренне не мог понять, чего ещё нужно этой женщине? Старается, вроде, по полной программе, не слабак какой-нибудь, и другие женщины не жаловались ни на его «орудие», ни на умение им пользоваться, а Надежда, чувствовал он, оставалась недовольной.

Это его не то чтобы особенно волновало или заставляло усомниться в своих чисто физических качествах – он решил, что Надежда холодная женщина, а может, просто у неё давно никого не было. Хотя, с другой стороны, как рассуждал Михаил Алексеевич, в этом последнем случае она должна была взрываться, быстро достигать того, что именуют оргазмом, а в просторечии – кончать. Он так её и спрашивал: «Ты кончила?» Надежда жутко смущалась, закрывала ладонями разгоряченное лицо и уклончиво отвечала: «Разве ты не понял?»

И это злило Михаила Алексеевича.

– Вроде, не еврейка, а ведёшь себя по-еврейски, – сердился он. – Это они вопросом на вопрос отвечают.

Он почему-то терпеть не мог евреев, считая их причиной всех бед. И самые любимые книжки у него были что-то типа «Протоколов сионских мудрецов». Он их и Надежде подсовывал, только она их не читала. Скучно! Если умный человек смог сколотить приличное состояние, то какая разница, еврей он или русский? Всё одно, не глуп и разворотлив. Вместо того, чтоб осуждать, лучше самим что-нибудь делать – смотришь, тоже жизнь наладится. А то взяли моду, чуть что – иноверцы виноваты! Вон, к примеру, появились на рынке китайцы: привезли с собой станки, на которых дубликаты ключей делают, на машинках молнии даже в самые толстые дубленки вшивают, сапожничают, и ведь недорого за свои услуги берут. Но нет, тут же нашлись люди, которые заорали: «Заполонили китаёзы город! Ишь, как расплодились. Русским самим негде работать, а они тут порасселись, как у себя дома». И что интересно, порой это какая-нибудь бабка говорит, которой китаец только что её драные сапоги починил!

Но, впрочем, чему удивляться? Те же самые бабки несколько лет назад на «ура» приняли известие об антиалкогольном законодательстве, строем вступали в общество борьбы за трезвость «пропесочивали» на собраниях коллег, позволяющих себе слабость принимать на грудь. Но когда спиртное стало дефицитом, они и талончиками на водку не стеснялись приторговывать, и выносили поллитровки на продажу из-под полы к вокзалам и другим оживленным местам города. С одной стороны, боролись, милые, против пьянства, а с другой… Эх, мать моя, Россия!

Надежда попыталась, было, поговорить об этом с Михаилом Алексеевичем, но тот отмахивался:

– Ты – женщина, у тебя мозг по-другому устроен, всё не так понимаешь!

Может, она бы и перестала с ним встречаться, но её пугала одна только мысль о возможности навсегда остаться одной. Михаил Алексеевич, конечно, в чём-то упёртый человек, и у него свои тараканы в голове, но при всём том – надёжный, крепкий мужик, именно: мужик, без всяких там интеллигентских заморочек и рефлексий. И намерения у него самые серьёзные. А то, что с ним бывает скучно, – так это, как говорится, стерпится – слюбится.

А вот Андрей…. Надежда всякий раз, как думала о нём, ощущала какую-то сладкую истому, охватывающую её тело чуть ли не до дрожи в коленках. Банально, конечно, но зато точно: одно только его имя напоминало ей о том, что всё-таки есть мужчина, с которым она чувствовала себя самой собой. Но Андрей никаких обязательств ей не давал и, похоже, вовсе её не любил. В его возрасте, как думала Надежда, все молодые люди озабочены лишь одним: кому бы вставить, и желательно без всяких фигли-мигли, просто – секс, и ничего больше.

Как-то, услышав от неё это суждение, Андрей расхохотался и спросил её: «Ты что, делишь человека на „верх“ и „низ“? Человек – не скульптура, когда можно отдельно сделать, например, торс, бюст или вообще – только его гениталии. Интеллект и физиология – единое целое, как мне каже-е-ется», – он шутливо растянул это слово, имитируя какого-то сатирика. Надежда попыталась вспомнить, какого именно, но так и не вспомнила. Её поразила ясность и точность мысли Андрея. И он совсем уж удивил её, когда спросил: «Вот, говорят: миром правят голод и любовь. А скажи, что останется, если у человека забрать любовь?»