Николай Семченко - Одиночество шамана

– Тихо! – сухая старуха пугливо заозиралась. – Не говори ничего про наших будущих детей. Услышит бусяку 35 – порчу на них наведёт.

– Пока что тебя чифяку 36 услышала, – засмеялась её товарка. – Смотри, прямо над твоим теменем круги делает. Как бы у тебя голова не заболела!

Невесть откуда взявшаяся ласточка с радостным щебетом оживлённо носилась над ручьём. До старушек ей, скорее всего, дела не было – птица увлечённо ловила мошек.

– Э! – укоризненно покачала головой высокая старуха. – Совсем ты забыла, как молодой женщиной была. Чифяку приносит оми. Открою-ка я пурепту 37 , пусть чифяку мне душу ребёнка поскорее даст.

Благоговейно взирая на ласточку, она опростоволосилась и пригладила волосы на затылке. Низенькая старушка тоже проворно сдернула с головы шапочку.

– Ох, что-то жарко стало, – сказала она, и даже лист папоротника сорвала, чтобы обмахиваться им как веером. Видно, ей очень не хотелось признаваться своей подружке, что тоже хочет поскорее получить оми – вот и выдумала причину.

Высокая покосилась на неё, хмыкнула, но сказать ничего не сказала, потому что её внимание привлёк едва слышный шорох в траве. Низенькая, наверное, была глуховата и ничего не услышала. Высокая привстала, заоглядывалась.

– Что? Опять кто-то укусил? – съехидничала её товарка. – Вертишься, будто на муравейнике сидишь.

– Чудится мне: кто-то тут есть, – шепотом отозвалась высокая. – Пойдем отсюда, подруга. Не нравится мне это место.

Старушки, кряхтя, поднялись и побрели в сторону березняка. А из травы вынырнула мышка – её и слышала высокая старуха. Внезапно налетел ветер. Он отдувал полы бабулькиных халатов, они развевались подобно лёгким циновкам-хондори. От порывов ветра побрякушки ачиа ещё громче зазвенели, далеко окрест их слышно. А на том месте, где сидели пожилые женщины, заструился-заизвивался легкий дымок тумана. Внутри его будто ленты серпантина развевались: желтые, красные, белые, синие.

Коори отреагировала на туман довольно странно: испуганно втянула шею и, прижимаясь к траве, мелкими быстрыми шажками перебежала поближе к Андрею. Он почувствовал, что и аоми внутри его напряглась и застыла – его нутро обдало легким холодком.

Между тем, разноцветный туман рассеялся, и Андрей увидел: на яркой нарядной циновке сидит толстенький малыш-крепыш. Он жизнерадостно растягивал губы в широкой улыбке и таращил узкие голубые глазки, в которых не было ни малейшего смысла.

– Это тот, кого знают все, но как его назвать – не ведают, – шепнула Аями. – Он всё, и он ничто, он везде, и он нигде. Он тут, но на самом деле – где-то там. А где-то там его нет, потому что он и сам не знает, где он.

Малопонятная речь аоми привела Андрея в ещё большее недоумение. Малыш же сидел совершенно неподвижно и бессмысленно глядел куда-то вдаль. По его розовой упитанной мордашке блуждала отрешённая улыбка.

– Малейшее его мановение, даже чуть заметное глазу, способно изменить всё вокруг, – почтительно пояснила Ниохта. – Он не ведает что творит, и он знает все тайны мира, ему ничего не нужно, и он владеет всем.

– Да кто же это, чёрт побери! – рассердился Андрей. – Этот карапуз напоминает, скорее, маленького идиотика…

– Тсс! – испугалась аоми. – Ему всё равно, что ты о нём думаешь, но если он о тебе подумает, может всякое случиться.

– Твои загадки мне надоели, – сказал Андрей. – Можно подумать, это какая-то особо священная особа.

– Сказала же: это тот, чьё имя нельзя называть, – аоми тоже рассердилась и ущипнула Андрея. – Молчи, человек!

– Всё тут не как у людей, – нарочито буркнул Андрей (на самом-то деле он, конечно, понимал: попал туда, где всё по-другому). – Кукушка, оказывается, не символ беспутной матери, а всеобщей няньки. Ласточка вообще демоническая сущность: то голова от неё болит, то женщину беременной сделает. И вообще, где это видано, чтобы старухи, отведав маньчжурского ореха, на сносях оказались?

– Эх, ты! – вздохнула Ниохта. – Не зоркий ты человек! На что похож кочоа? Сверху он укутан мягкой кожурой, сам плод – твёрдый, а если расколоть его, то что напомнит орех? Эмбрион человека! Попав в землю, кочоа умирает, чтобы дать жизнь новому дереву. Орех – вместилище новой жизни. Разве это не понятно? Попав даже в старую плоть женщины, он чудесным образом превращается в ребенка. Это дар судьбы.

– Ага, – согласился Андрей. – В школе нас учили: это называется метафорой. Но в жизни не бывает так, чтобы старухи рожали…

– В жизни бывает всё, милый, – вздохнула аоми. – Я хоть и неграмотная, а знаю: для людей выпускаются газеты, и в них всякое пишут, в том числе и о пожилых женщинах, которые рожают детей или прямо на глазах молодеют. Читать газеты надо, Андрюша!

– Мало ли что в них напишут, – усмехнулся Андрей. – Соврут – недорого возьмут. Не люблю я нынешние газеты читать.

– Читай тогда Книгу Книг, – в голосе аоми слышалось раздражение. – Не сила утробы, а сила обетования производит чадо. Неплотское зачатие являет миру избранных детей. И такие дети порой способны изменить сам мир.

Андрей не верил в правдивость библейских сказаний. Они казались ему красивыми сказками, не более того. Впрочем, сам он Книгу Книг не читал, а о том, что в ней написано, лишь слышал от других людей. Но об этом Андрей не стал говорить Аями.

Если бы он читал Библию, то вспомнил бы, к примеру, апостола Павла и поразился бы его особенной мудрости и кроткому великодушию. Путешествуя по градам и весям, сей апостол однажды оказался в Афинах, где, как известно, процветало искусство скульптуры. Великолепные статуи Зевса, Аполлона, Афродиты, Геракла и других богов и героев являли мощь и чудо прекрасной плоти, радость бытия и наслаждения быстротекущей жизнью.

Может, Павел даже восхитился умением скульпторов передать в холодном мраморе ощущение первоначальной святости духа, заключенного в здоровое тело. Но, осматривая святыни, Павел заметил жертвенник, на котором было написано: «Неведомому Богу». Апостол, однако, знал Бога, и Сына его, и Любовь, которая есть Бог. Ему было известно Имя, которое язычники не знали, а может, знали, но не ведали, как его произнести правильно. И потому в поучении афинянам Павел сказал: «Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам».

Так афиняне узнали имя Неведомого Бога.

И о непорочном зачатии.

И о душе как частичке Света.

И о том, что есть Другая жизнь.

И о Сыне человеческом, единосущном Отцу Небесному.

Древние народы поклонялись сонму богов – огня, воды, земли, лесов, гор. Они устанавливали идолов, в которых жили добрые и злые духи. Изобретали амулеты, отгоняющие чертей и зловредных потусторонних тварей. В укромных капищах совершались ритуалы на удачную охоту, рыбалку или избавление от мора. Люди старались задобрить своих духов жертвоприношениями, сочиняли для них песни и развлекали плясками – подобно земным владыкам, духи обожали преклонение перед ними и милостиво принимали дары. Но это были не самые главные божества. С ними человек умел договариваться, ладить и, в общем-то, знал, чего от них ждать. Но выше их был Некто, молчаливый и недоступный, создавший всё, что есть в этом мире, и меньших божеств – тоже. Это был Тот, Кого нельзя видеть и у Кого не было имени, а если и было, то и не поймёшь, настоящее оно или всего лишь слабое звукоподражание: Нуми-Торум – у манси, Пта – у египтян, Б-г (непереводимое древнееврейское слово) – у израильтян, Бо-Эндури – у нанайцев… Демиург, сотворивший Вселенную, был сокрыт прочной хондори-занавеской от праздных взоров, и никто никогда его не видел, хотя все знали: есть Тот, кто выше всех.