Михаил Першин - Еська

– Ты чё? – Еська у Гриба спрашивает. – Не мог ей хоть чуток роста сохранить?

Тут уж Гриб осерчал:

– Сохранить! Вишни-то да фиги я тоже, небось, не с пустых твоих слов сотворил – тама шишки были. А ей на сколько ширины хватило, така и вышла. С чего я ей роста дам? С залупы с твоей? Так и того ненамного хватит. Хочешь, я тебя до вершка сведу, а с остального ей росту дам?

– Ну, – Еська молвит, – коли другого не могёшь, делай уж Стёше с меня тело.

А та уж за штанину тянет: куда, мол, ушёл-то? Еська ласково так отвечает:

– Погодь малость, я ишо чуток поколдую, может статься, до конца дело доведу.

Стёша отошла, а Гриб говорит:

– Дурной ты, Еська, ну да ничё. Тебя я в расход пущать покедова не буду, а давай мы так содеем. Ступай-ка к сестре ейной, слыхал, небось, кака́ она красавица. А я уж со Стёшею останусь, видать, тут я и сыскал свою планиду. Уж больно мне девка по душе пришлася. Да и тебе же ж лучше.

– Экой ты хитрой! Выходит, по себе девку сотворил.

Гриб только хихикнул, голову – долу, а шапка его коришневая алой стала.

– Только так не пойдёт, – Еська продолжает. – Как же я с Матрёшей-то справлюсь? Ведь мне ж её не обхватить, коли ты не пособишь.

– Ан обхватишь. Ну, да можно и нам с тобою. Ведь теперя, небось, Стёшенька домой воротиться может. Только ты погодь чуток, больно мне не терпится с ей помиловаться.

С этим Еська, ясно дело, спорить не стал. Познакомил Стёшу с Грибом. Тот шляпку снял – ну, чистый хрант, что в уездных городах по гульбарам слоняются и барышням глазом мигают. А она говорит:

– Прости, Еська, но мне с ним как-то даже и удобственней. Не могу я ишо на других снизу вверх глядеть.

Ладно, удобственней так удобственней. Взяла Стёша Гриба на руки, тот её за шею цоп, в ухо шептать чёй-то зачал. Та зарделася, «хи-хи» да «ха-ха». И шмыг за деревья.

А Еська лёг на траву подле дороги, глаза от солнца ладонью завесил и обратно мыслить стал, что и впрямь, видать, его дорожке итог выходит. Потому мало ль, что Гриб сам с залупу ростом, да ведь коль он могёт содеять, чтоб Еська до верхушки дерев доставал, так, небось, сам-то любую бабу обоймёт так, что та никого иного не возжелает, да и в остальном маху не даст. Вот, Еська мыслит, выдут они сейчас, я и скажу: ступай, мол, Гриб Батькович, заместо меня, а я – на завалинку век коротать.

А те и не думают выходить. Долго ль, коротко, Еська и приснул на солнышке.

Смеркаться стало, холодком вечерним повеяло. Еська глаза разомкнул. «Ну, Гриб! – думает. – Никак всё Стёшу ублажает».

– Эй! – окликнул.

Молчок в ответ.

– Э-гей! – кричит. – Вы долго ль ещё? А то я к вам иду.

И обратно молчок.

Встал Еська, к деревам пошёл. Нарочно ногами топает. А тама – тишина. Глядит Еська: ни Стёши, ни Гриба. Неужто проспал?

Вдруг сверху – «ха» да «ха». Поднял голову – ворон. И не «ха-ха» это выходит, а «кар-кар».

– Тебе чего?

– А того, что потерял ты, Еська, товарища свово. Заграбастала его девка, уж назад не отдаст. Эх, и налюбовался я отседова, как он её обласкивал, как обихаживал. Она ведь кроха, да он ишо кроше. Однакось, как ручонки вытянул, до самых милейших местов дотянулся. Всю как есть обшарил, а после весь в елду обратился, под юбчонку нырк, да в нутре у ей скрылся. Уж она по траве каталася-каталася, а после как утихла, да он наружу вылез, она его травкой обтёрла и промеж грудей своих уклала. «Ладно ль тебе?» – спрашивает. А он только носом засопел, да и затих. Встала она, подол обдёрнула, да и пошла по дорожке куда глаза глядят. Коли хошь, могёшь догнать – она ведь шибко быстро бечь на своих ножонках не сумеет.

– Не, – Еська отвечает. – Они друг дружку сыскали, чё ж я в третьи навязываться стану! А вот коль ты такой зоркий да про всё знающий, скажи-ка: далече ль сестра ейная проживает?

– А ступай по дорожке, до́ ночи дойдёшь.

Так Еська и сделал. Идёт, а сам думает: «Зря я их догонять не стал. Они – то свою усладу сыскали, а Матрёша? Ладно, коль она в таком довольстве проживает, как сестра расписывала. Только сомнение меня берёт, не зависть ли то заместо неё говорила? Ну́, как и той тоже помога требуется. Как же ж я тогда? Небось без Гриба руки у меня обратно не длиньше своей длины стали. Ну, да ладно, назад же не ворочаться».

И точно, как Ворон сказывал, к ночи как раз дошёл Еська до деревни. Уж и трубы не дымилися, и ни лучинки в окошке видно не было. Подошёл к первой избе, у ворот мужик стоит.

– Здорово, дядя, пусти переночевать.

– Ступай к соседям!

– Чё так?

– Не видишь, что ль: сам в свой дом попасть не могу.

– Чё так?

– Да дочка у меня:

– Ну и чё? Мало ль у кого дочки?

– Да чё ты всё «чё» да «чё»! Расчёкался! А то, что от красы ейной родному отцу не то что в доме, а и на дворе места нету.

– Так ты и есть Матрёшин тятенька?

Тут мужик стал Еську расспрашивать, откель он про его дочку знает. Еська всё как есть рассказал. Тот только ладонями сплеснул: ведь вот же Стёшка, выцарапала-таки счастие! Уж он и смеялся с радости, и слёзы утирал, что дочку боле не увидит.

– Да зачем же не увидишь, – Еська спрашивает. – Она и назад воротиться могёт.

Не успел тот рта раскрыть, как из-за забора грохот грянул, вроде как там крыша рухнула. Еська было – в сторону, да разобрал, что это, похоже, голос человечий:

– Как не так, воротится она! На кой ляд мы ей сдалися, уроды этакие?

Во, значит, какой у Матрёшки голос был. Стал отец её утешать, да она такой рёв подняла – быку иному этак-то не закричать.

– И та́к вот, – мужик говорит, – с самого с издетства. Энта той: больно ты стройна да изячна, а та энтой: больно ты мягка да ощуписта. И чем боле толкуют, тем боле одна тощает, а другая пухнет. Поначалу от женихов отбоя не было. А у энтих один ответ: «Мне их, мол, наскрозь видать, энто они меня в насмешку сватают. Вот коли к сестре, так то бы всерьёз, а меня поманит да у порога церкви бросит». А уж после как та в шест колодезный обратилася, а эта в ворота пролезать перестала, так и женихи куды-то все поскрывалися.

– Ладно, – Еська говорит. – Не печалуйся. Ты где ночевать сбирался?

– Да вот зипун взял, думал: здесь у ворот прилягу.

– А чё, во всей деревне никого нету тебя приютить?

– Как не быть! В той вон избе у меня сестра замужем живёт. А тама – сват, а тама:

– Ну так и ступай! Не бойся, ничё с твоей Матрёшею не станется.

Почесал мужик в затылке. А из-за забора:

– Тятя, вы меня не кидайтя! Я же ж слышу по евонному голосу: его Стёшка подослала, чтоб надо мной насмешки строить.

Но Еська мужику шепнул: «Мол, не боись; кабы даже я был злым человеком, так с такой добычей мне всё одно не управиться». Да тому и без слов это ясно было.

Остался Еська один, ворота попробовал толкнуть – не поддаются. Вроде их снутри мягкое что-то подпирает. А оттудова: «Больно!» Выходит, впрямь весь двор дева заняла. Еська недолго думая на забор полез. И как раз лицом к лицу с Матрёшей оказался. Она было губы раздвинула, чтоб сызнова шум поднять. Тут Еська к ей и прильнул. А губки-то у Матрёши мягоньки, пухленьки. Изнутри крик вынырнуть хочет, а Еська туда – «Тише, тише, милая». И даже не говорит, а будто вдыхает в неё слова эти самые. Она губы сдвинуть попыталася, а он туда – «Что ты, что ты, хорошая». Она ишо разок из себя выдохнула, да сбилася и уж на вдох пошла. Мало Еську не засосала, да он-то не впервой, чай, цаловался. Так в себя потянул, что и язык ейный к евонному притянулся. А как он своим-то – по зубкам её снутри провёл, чует: девка ослабела вовсе.