Эден Лернер - Город на холме

Все получилось так, как Малка хотела. Неисправимая оптимистка, она надеялась, что евреи все-таки поняли, что их ждет в многоконфессиональном государстве, управляемом по законам Шариата. Я хоть и не был оптимистом, но тоже надеялся. К моему удивлению и радости кое-что поняли наши близнецы. Не могу сказать, что они на следующее утро проснулись праведницами, но они перестали скандалить с Малкой, а мне теперь хамили не постоянно, а так, по настроению. Уже победа.

Не успели мы отойти от одной судебной эпопеи, как мне пришло письмо из Хайфы. Там говорилось, что я вызываюсь ответчиком по делу, где другими ответчиками значились, ни больше, ни меньше, Государство Израиль и Армия Обороны Израиля. Мне от такой чести плохо не станет? В качестве истцов значились Кен и Милдред Каннингем. Родители Рахели. То, что иск гражданский, а не уголовный, меня не слишком утешило. А по-настоящему я разозлился когда узнал, что они подали в суд на компанию “Катерпиллар”. Странно, но иск против израильского правительства и ЦАХАЛа не вызвал у меня таких сильных эмоций. За последние несколько лет я какой только строительной техникой не управлял, но бульдозер DS9 Caterpillar был у меня первым, и я, как дурак, к нему сентиментально привязался. Уже сколько еврейских домов было разрушено этой машиной, но для меня он когда-то был домом большим, чем казарма. В этой кабине я впервые почувствовал себя хозяином своего пространства. Я был никем, нищим необразованным мальчишкой из средневекового гетто и, управляя этим бульдозером, впервые понял, что могу кем-то стать. Но это все мои личные дела. А так поведение супругов Каннингем напоминало мне поведение Реувена. Он был энергичный и подвижный мальчишка, но страшно неуклюжий, типичный слоненок в посудной лавке, точно не в Малку. Он постоянно обо что-нибудь стукался и приходил от этого в ярость, хватал первый попавшийся предмет и начинал со всей дури колотить о мебель, дверь или любое другое препятствие, посмевшее у него на пути оказаться. Но человеку все-таки четыре года, а тут взрослые люди. Их дочь решила бросаться под бульдозер, а виновата в этом, конечно же компания, эти самые бульдозеры производящая.

Когда представитель прокуратуры заявил мне, что я буду давать показания из-за барьера, чтобы истцы меня не увидели, я хотел встать и уйти. Почему я должен прятаться? Я не совершил преступления, не был осужден. Перебирая в памяти подробности того мартовского дня семилетней давности, я не мог обозначить ни одного момента, о котором мог бы сказать “если бы я не…”. Я оказался в этом бульдозере, потому что родился в еврейской семье в Иерусалиме. Потому что я перестал верить тем, кто меня учил, и тому, чему меня учили. Все равно от моей учебы и молитвы не было никакого проку, не может быть проку, когда с ненавистью и из-под палки. Самое лучшее, что я мог сделать, – это встать на пути у убийц. Заслонить собой мать, младших, Офиру, Малку, которую я тогда еще не имел счастья знать. Я благодарен Всевышнему за то, что он дал мне такую возможность. Окажись я в этом бульдозере еще раз, я бы делал все то же самое.

Пришлось сидеть за перегородкой. В конце концов, это ненадолго. На вопросы судьи и адвокатов отвечал какой-то другой человек, с таким же лицом и таким же голосом, как у меня, с такой же синей с белым кипой на поседевших в прошлом году волосах, в таких же джинсах и таком же свитере, но это был не я. Настоящий я уже давно бы встал и сказал – мы уже шестьдесят лет здесь защищаемся и будем защищаться еще шестьдесят. И еще. Сколько понадобится. Кому не нравится – катитесь из нашей страны к чертям собачьим.

Заседание с моим участием закончилось, я вышел на стоянку, сел в машину, но никуда не поехал. Ждать пришлось недолго, из здания суда вышли супруги Каннингем в сопровождении адвоката. Я вышел из машины и медленно пошел в их сторону, стараясь не спугнуть. Сердце стучало оглушительно, я был вынужден напомнить себе, что никому, кроме меня, не слышно.

− Мистер Каннингем и вы, мэм. Вы просили суд, чтобы вам позволили увидеть того, кто управлял бульдозером. Вам было отказано. Я считаю, что это несправедливо. Это был я. Моя фамилия Стамблер. Вы вправе высказать мне все, что хотите.

− Вы не имеете права разговаривать с моими клиентами напрямую. Только через меня, – раздался голос с утрированным арабским акцентом.

Заткнись, дерьмо. Я не хочу видеть тебя иначе, чем через прицел, а слышать не хочу вообще. Я не нуждаюсь в посредниках и уж во всяком случае, ты мне для этого не подходишь.

Милдред напряженно вглядывалась в меня, словно искала чего-то. Кен смотрел куда-то мимо, его лицо застыло от ненависти. Интересно, долго мы будем так стоять? Наконец, Милдред нарушила молчание:

− Ты хочешь попросить у нас прощения?

− Нет, мэм. Мне жаль Рахель и жаль вас, но я не мог сформировать намерения ее убить хотя бы потому, что никогда не видел ее живой.

Наконец-то Кен соизволил на меня взглянуть.

− Тебе нравится издеваться над нашим горем? Ты убил нашу дочь, и тебе не в чем раскаиваться?

− Не в чем, мистер Каннингем. Вы хотели видеть водителя бульдозера, и я не видел причин прятаться от вас. Но если вы хотите раскаяния и извинений, то за этим вы должны идти не ко мне, не к моему командованию и не к моему правительству. Люди, которым ваша дочь помогала, считают убийство еврейских гражданских лиц легитимной вооруженной борьбой. Это их право, но и жизнь вашей дочери они оценили за дешево. Они сочли, что ее можно принести в жертву ради пустого дома и туннеля под ним. У вашей дочери был выбор, кого защищать и кому помогать. Она сделала этот выбор и за него расплатилась. У меня не было выбора. Евреев некому защитить, кроме меня и других таких же. Эта обязанность для меня свята, я не могу представить себе другого поведения и не собираюсь оправдываться.

− Наша дочь находилась в оппозиции злу. Она была солидарна с людьми, находящимися под жестокой оккупацией. Ты обвиняешь их в том, что они сопротивляются.

Такое впечатление, как будто я разговариваю со стенкой. Неужели моего английского не хватает? Как будто я только что не говорил о выборе и о расплате за выбор. Значит, оккупация? Сейчас и об оккупации поговорим.

− Вы забыли историю своей страны, мистер Каннингем. Ваши предки осваивали те земли, которые сейчас называются штатом Орегон, земли, которые им с роду не принадлежали. Они строили форты, школы и церкви, прокладывали железные дороги и делали все это с винтовкой в руках. Они верили в то, что нет ничего чище и лучше их цивилизации, и они победили. Кажется, это называется manifest destiny. У нас тут своя manifest destiny, во всяком случае, древнее вашей.

− Ты закончил свою лекцию по американской истории? – спросил адвокат. Я продолжал выжидательно смотреть на Кена, даже ресницами не пошевелил.