Эден Лернер - Город на холме

Тяжело думать про Храмовую Гору, про отпуск заграницей куда приятней. Оставим детей Нехаме и поедем. Нехама любит с ними возиться, она хоть и из большой семьи, но самая младшая и потому не успела, как Бина, к двадцати годам накушаться обязанностей няньки. Натан в конце года демобилизуется, им деньги нужны, но просто так он у меня не возьмет. Хоть две недели в году я могу отдохнуть от работы, от кучи обязанностей сверх работы, от бесконечного противостояния, не ездить по этой дороге, где Офира доживала последние свои минуты? Хоть на две недели в году мы можем с Малкой остаться вдвоем вдали от всего? Хоть на две недели забыть, что мы единственное препятствие к миру на Ближнем Востоке, оккупанты и колонизаторы, каратели и расисты – я ничего не упустил? Черт с ней, с Европой, если есть Россия. Малка все мне покажет – квартиру в Москве, где жили Азазель и компания, фонтаны с секретом и печку, на которой можно спать. Две недели – вот все, что мне надо.

Настроил себе три телеги планов и тут пришла повестка в резерв. Уезжал я на службу в отвратительном настроении потому что мы с Малкой накануне еще умудрились поругаться. Она просто поставила меня перед фактом что выходит на свою старую работу. Офире уже два года, пусть идет в ясли.

− Ты своими руками разрушаешь наш дом, – сказал я. – Я выполняю свои обязанности, так будь добра не увиливать от своих.

− Каких?

Ну, здравствуйте. А то она не знает. Но для совсем непонятливых я могу и разжевать.

− Украшать мою жизнь. Воспитывать наших детей. Делать дом из крыши и четырех стен. Ты не справишься с этим, если будешь постоянно не высыпаться и вытирать чужие слезы и сопли. Мало тебе того вояжа? Больше ты ни шагу не ступишь туда, где опасно, никаких поездок в арабские и бедуинские районы. Раз тебе Господь своих мозгов не дал, то за тебя думать и решать буду я.

− Понятно. Я для тебя набор функций. Дизайн интерьера, ведение хозяйства, воспитание детей и секс-услуги под одной обложкой. Спасибо, что сказал, остальные выводы я сама сделаю.

Не знаю, какие выводы она там сделала, а вот я предпринял совершенно конкретные действия, чтобы не быть голословным. Забрал у нее банковские и кредитные карточки, оставил только наличные. Сдал ее машину к Вайсу в гараж и договорился никому кроме меня не выдавать. Видеть не могу эту старую консервную банку, вернусь со службы − отдам ее Натану, пусть учится водить, разобьет – не жалко. А Малке купим что-нибудь новое и красивое, белое или цвета морской волны. Работать она собралась. Не будет она работать на такой тяжелой и опасной работе за такие смехотворные деньги. Впрочем, таких денег, которые бы заставили меня отпустить ее на тяжелую и опасную работу, вообще в природе нет.

На этот раз меня отправили в Дженин. Та еще помойка, хуже Газы. Ожидалась какая-то крупная операция, потому что нам всем велели позвонить домой, а потом сдать мобильники до особого распоряжения. Я набрал тестя, и он все понял.

− Ты не хочешь поговорить с Региной?

Я не поговорить с ней хочу. Я хочу остаться с ней в караване на курьих ножках посреди таких джунглей, чтобы до нас никто просто не добрался. Никуда ни отпускать ее и никуда не уходить самому. Если это не возможно, то я вообще ничего не хочу. И меньше всего хочу ей навязываться.

− А? Что?

− Когда я был в Ливане, командир сказал нам: “Ваша задача не умереть за свою страну, а сделать так, чтобы шлемазл на другой стороне умер за свою”.

− Амен, – сказал я и отключился.

Командовал нами американец – по-ихнему, Ethan, по-нашему, Эйтан. Он был в своей семье паршивой овцой, потому что не захотел становиться врачом или адвокатом, а с трудом досидел до конца школы, записался в американскую армию, и пошло-поехало. Ирак-Афганистан, Афганистан-Ирак. Из американской армии его списали после последнего ранения, но израильские коновалы сочли годным для службы. Тут я не мог не вспомнить, как сам ковылял по Хеврону на вывихнутой ноге. Ивритом, в том числе армейским жаргоном, Эйтан овладел хорошо, но, по американской привычке, называл нас исключительно по фамилиям. Оказывается, в американской армии если два солдата называют друг друга по именам, их все начинают подозревать в гомо-отношениях. Совсем с ума посходили.

Нас отрядили изловить довольно известного террориста. Пикантность ситуации состояла в том, что он уже два раза убивал людей собственно в Израиле при помощи взрывного устройства с дистанционным управлением, а потом благополучно возвращался в Дженин и выставлял в интернет злорадные записи. Ни на одном блокпосту его засечь не удалось. Командование, видимо, имело хорошие источники и точно знало, когда оцеплять Дженин, чтобы ни одна мышь не проскочила. Блокпостам была дана команда “оцер”, отряды прочесывали город дом за домом, а Эйтану и нам с ним вместе повезло. Мы засели у искомого террориста дома, что я считал невероятной тупостью. Убийца-то он убийца, но не будет же подвергать опасности собственную матушку. Из психологического портрета, в который нас посвятили, было ясно, что между отсидками в израильских тюрьмах этот человек был примерным сыном.

И вот я имею счастье беседовать с этой почтенной женщиной, уважаемой в Дженине матерью пятерых шахидов. Отца этой великолепной пятерки допрашивали в гостиной. По моим наблюдениям, чем старше арабская женщина и чем больше у нее сыновей, да еще таких заслуженных, тем более она внушительна и тем громче орет. Но здесь, видимо, всем заправлял отец. Передо мной было худенькое, по-настоящему испуганное существо, которое больше всего боялось что-нибудь не так сказать и навлечь на себя гнев мужа и сыновей. К тому же с ивритом у нее было очень не густо, и ничего вразумительного я от нее не услышал. Я размеренно и тихо повторил свой вопрос, но это не помогло. С другой стороны двери послышалась какая-то возня. “Кто там?” − крикнул я. “Невестка”, − ответил снаружи Эйтан. Еще не увидев человека, я услышал молодой женский голос, уверенные интонации и удивительно хороший для этих мест иврит. “Моя свекровь все равно ничего не знает. У нее больное сердце. Я готова вам отвечать”. − “Пусть зайдет сюда”, − крикнул я, до некоторой степени заинтригованный. На кухню зашла молодая арабка, традиционно одетая, но с открытым лицом. Я взглянул ей в лицо и едва сдержал возглас “О, Господи!” Трудно не узнать человека, которого ты много лет видел почти каждый день. Большие голубые глаза, золотистые ресницы, круглые щеки. Фейга из квартиры напротив. Фейга Городецки, лучшая подружка моей сестры, единственная, кто к моменту нашего бегства с ней еще разговаривал. Краденая израильская машина, за рулем ашкеназского вида еврейка с документами жительницы Иерусалима. Вот как он проезжал через блокпосты. Открыть багажник никому в голову не приходило.