Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика

Подбежав, я увидела, что Ийка лежит и спокойно наблюдает за двумя муравьями, тащившими длинную, раз в пятьсот больше их самих, соломинку. Я села рядом с ней, а потом легла на землю и, обняв ее, лежала долго, пока не почувствовала, как щекочут мне ноги муравьи, залезшие под мои тонкие брюки… На Ийкиной светлой толстовке так и осталось зеленое пятнышко на боку – то ли от какой-то травы, то ли от придавленного кузнечика…

А в этой юбочке Ия ходила на годовой концерт в музыкальной школе. Я помню, с каким трудом мне удалось заказать нужную юбочку в ателье – почему-то в тот год в школе решили, что все девочки должны одинаково выглядеть – в белых блузках с немодным жабо и в темно-бордовых плиссированных юбочках. Из того материала, что я купила, плиссе никак не получалось, другого бордового не было, и я отрезала от своего плаща большой кусок снизу. И вышла прелестная юбочка. Плащ тоже не пропал – в том же ателье мне подшили его как курточку. Правда, я ее так ни разу и не надела.

Ийка же пошла на концерт гордая и красивая – она прекрасно выучила мазурку Глиэра, которую должна была играть, репетировала ее два с половиной месяца. Я сделала ей из тоненьких светлых волосиков пышный волнистый хвост, мы специально на ночь накрутили волосы на два толстых бигуди. От волнения Ийка не смогла ничего съесть, только выпила обычную утреннюю чашку чая с молоком. На концерте ее выступление было в первом действии, ближе к концу – в начале выступали первоклассники, а она уже училась третий год, включая подготовительный класс, и заканчивала теперь второй класс.

На концерт пришел Хисейкин, с Мариной, и сел на третий ряд. На Марине была красная кофточка с очень большим декольте, и я видела ее плотно лежащие большие груди и крупный голубой крест в промежутке между ними.

Идя на сцену, Ийка несколько раз оглядывалась на Хисейкина. Он приветственно помахал ей рукой, Марина тоже. Ийка села за рояль, нашла глазами меня и опять оглянулась на него. «Просим! Просим!» – вдруг крикнул Вадик. Кто-то засмеялся в зале. Ийка вздрогнула и отвернулась. Потом положила руки на клавиатуру. Я видела, как сильно дрогнула и замерла ее правая рука. Она нащупала ногой педаль внизу и сразу сняла ногу.

Ийка почему-то привстала, потом села обратно и просидела несколько минут, пока не подошла преподавательница, не попыталась поговорить с ней, успокоить, хотя Ийка сидела как будто совсем спокойная, слишком спокойная… Потом она встала и ушла.

Я уже ждала ее у маленькой лестнички, ведущей в зал со сцены. Так она, бледная и внешне равнодушная, прошествовала через весь зал к двери – другого выхода со сцены не было. Все смотрели на нас, а я чувствовала, как непривычно крепко сжимает Ийка мою руку и как неровно бьется венка на ее тоненьком запястье под моей ладонью. Больше она в школу не пошла, да я и не настаивала. Мне, конечно, хотелось, чтобы она преодолела себя, чтобы этот шок прошел и забылся. Чтобы она поняла – она может выступать, это произошло случайно, от невероятного волнения, и больше не повторится… Но стоило мне заговорить о музыкальной школе, как Ийка начинала плакать и дрожать, и я прекратила все разговоры, отдав ее на хореографию.

Я отложила юбку плиссе, белую толстовку и еще несколько дорогих моему сердцу вещей. Остальное запихнула в два больших пакета и решительно вынесла их к помойке, в уголок, куда обычно сносят крепкие, но ненужные уже вещи жители нашего дома. Вернувшись в квартиру, я отчетливо представила себе Ийкину желтую панамку, как она в ней ходила на даче несколько лет подряд – что-то не слишком быстро росла ее голова. С двумя светлыми косичками, которые аккуратно заплетала ей бабушка каждое утро, она была похожа на классическую Красную Шапочку, только шапочка была другого цвета. У нас есть такая фотография – Ийка в панамке смотрит на меня сквозь густо растущие по краю поля васильки…

Я быстро вышла на улицу, подошла к помойке и достала из пакета панамку. Как назло, она оказалась почти на самом дне. И естественно – этого просто не могло не произойти – в это самое время мимо помойки проходила наша хирург, Роза Мокеевна, живущая где-то поблизости. Ну, не могла она пройти чуть раньше, когда я тащила эти мешки на помойку! Я бы похвасталась, что у меня персональный субботник…

Роза Мокеевна сама смутилась. Она решила, что я уж совсем по бедности копаюсь в пакетах у помойки. И я, зная, что это не так, смутилась еще больше нее. Роза Мокеевна попыталась вдруг сделать вид, что меня не знает. Я же окликнула ее:

– Роза Мокеевна! Доброе утро! Какая хорошая погода, не правда ли?

Пожилая врач, которую едва-едва уговорили раз в неделю принимать деток (другого хирурга у нас в поликлинике нет), укоризненно посмотрела на меня: сама я в идиотском положении и ее ставлю в такое же.

– Да, погода хорошая, Саша. Здравствуйте.

– У моей мамы была одна знакомая, – с ходу начала я. – Только это было очень давно. Ее муж работал в советские времена директором какого-то завода, не очень большого и богатого, но все же директором. И приезжал домой на служебной «Волге». Помните, что это значило когда-то?

– Помню, – устало кивнула Роза Мокеевна.

Было очевидно, что она не понимала, к чему я клоню. Но вежливость не позволила ей сказать: «И что?» А я даже сама не знаю, почему и как из моего подсознания всплыла эта совершенно забытая мной история. И поспешила рассказать дальше.

– У него была жена и трое детей, и, скорей всего, он был честный коммунист и пользовался лишь какими-то минимальными благами на своей работе. По крайней мере, жил он с семьей в совершенно простом пятиэтажном доме без лифта. Однажды мы шли с мамой из музыкальной школы, дворами. Проходили мимо помойки, и вдруг какая-то женщина, копавшаяся в мусорном баке, подняла голову и поздоровалась с нами. Это была жена того директора. Она узнала нас, смутилась и стала объяснять нам с мамой, показывая старый валенок, который только что достала из помойки: «Вот, ребятам стельки вырежу, хороший валенок, крепкий еще…»

– Понятно, Саша. И что же ты вырежешь из этой шапочки? Подсолнушки? Или заплатки? – улыбнулась Роза Мокеевна.

Кажется, первый раз за много лет она назвала меня на «ты». Рассказывают, что она говорит «вы» абсолютно всем в поликлинике, включая свою медсестру, уборщиц и грозных работниц регистратуры.

– Я все выбросила из старого шкафа, – кивнула я на сиротливо стоящие пакеты с нашими вещами. – Он занимает полкомнаты и был как кладовка. А теперь жалею. Вот за дочкиной панамкой вернулась.

Роза Мокеевна вздохнула со сложным чувством – и облегченно, и чуть расстроенно:

– А если вещи на дачу отвезти? У тебя есть дача? На чердак все сложить – не лучше?

– На чердаке у нас мамины и папины пальто, за всю жизнь собранные, висят. Мама ими на зиму деревья закрывает в саду. Ну, и вообще… Решила вот…