Александр Попов - Проза Дождя

Вечер удался. Белое великолепие плеч, пальцев взлеты. Спина окончательно сняла сомнения. Не крашеная. Блондинка на все сто! Каждая родинка, каждый волосок восклицали о подлинности. А как обернулась, куда там датской русалке. В ключицах сказки заворачивались в ночь. Такой текст не читать, перечитывать слаще.

Казалось, вот-вот вырвется на волю и улетит мой билетик трамвайный. Чем я ей приглянулся? По молодости грезилось, что лучше меня любить никто не смеет. Жизнь пообломала, две несчастные любви за плечами, текст тела – тиски, а неудачи мужчин не украшают.

Билет трамвайный не подвел. Всё складывалось лучше некуда. Конвертами не совпадали, тексты от восторгов прозу проигнорировали. От наших фантазий сама «Кама-сутра» бледнела. Нам суток не хватало. Простыней, пальцев, влаги на губах. Соседи по квартире сочувствовали, а я себе завидовал. Глупо, конечно, но так вышло, билет такой трамвайный выпал.

Ей кто-то лишнее сболтнул. Они правы, его во мне полно. Она замкнулась, на звонки не отвечала. Я рвал и метал, снег вокруг ее дома утаптывал. Чуть не принялся за составление толкового словаря ее тела.

Спасибо делам, замотали. Когда разгрузился, она позвонила. Ждал нежного, интерес к ее текстам вырос. Другие не только не читал, перелистывать не тянуло.

– Я тебя не ждала.

– Как понимать?

– А понимай как хочешь, не ждала и всё.

Езжу много на трамваях, поездах, на самолетах летаю, и всё зря. Нет там больше счастливых билетов. От конвертов в глазах рябит, из тисков ее текста не вырваться на волю.

Встретились случайно. Попытался улизнуть, за хлястик ухватила, чуть не оборвала совсем.

– Хочешь еще одну ночь со мной, только одну?

Так бы и хотел до сих пор. Черт за язык дернул. Не смолчал. Читатель хренов.

– Хочу!

Пришла. Не пили, не ели, не до этого.

– Ты за прошлым?

– Там посмотрим, вскрывай конверт и читай, если помнишь.

Текст густой-густой, а слово одно.

– Разобрал?

– Да.

– Ты помнишь, кто написал?

– Да.

– А я нет.

Слова всему виной, до слов людьми были. Понавыдумывали слов, они и сгубили.

С ними мысли дурные в голову полезли, а от мыслей до греха не больше шага.

Всё сызнова начинать надобно. Есть одно слово, на нем ни пятнышка, понятно оно каждому, до любого смысл его доходит. С него жизнь берет начало, им и заканчивается она.

Как отказаться от других слов? Как с одним святым словом по жизни пройти?

Это слово – пароль, произнес и живи, а как во рту другое зашевелилось, уходи из жизни, не достоин ты ее.

Дело за малым осталось.

– Люди добрые, кто дальше жить хочет, подходи, пароль говори и живи, если знаешь слово великое, а неведомо оно тебе – тогда извини, в небытие возвращайся.

– Правда!

– Дружба!

– Судьба!

– Нет, далеко и холодно.

– Долг!

– Любовь!

– Родина!

– Горячо и близко, но нет.

Так и без людей недолго остаться. Забыли, видно, они самое главное слово на свете.

– Честь!

– Бог!

– Спасибо!

Бежали дни, складывались в годы. Уже казалось, что никто не войдет во врата жизни. Да несчастье накатило, беда навалилась, и все разом вспомнили его.

– Стойте, люди, рядом с этим словом, не отходите от него ни на шаг. Не берите в уста других слов. Букв в нем всего две, одна согласная, другая гласная, повторите их дважды, и жизнь состоится.

Мы встречаемся в дни, кратные любви. Их пять в каждом месяце. Этот выпал на пятницу. Я в который раз безуспешно пытался закрыть ее от всего и всех поцелуями. У нас с ней нет слов, нам хватает губ и пальцев. Я ловил ее глаза в свои – у нас игра такая, кто чьи глаза догонит. В этот раз произошло невероятное: она заговорила, осыпала меня словами, поразила их изобилием и смыслом.

– Милый, на тебя солнце упало. Прости, мне хотелось разглядеть тебя всего до последней капельки. А оно услышало и свалилось мне на помощь. Не пугайся, лежи и не двигайся, я сейчас сниму его с тебя.

Я замер от необычности слов, от бега пальцев на спине, от солнца.

А глаза мои ее глаза поймали и тонули в них от счастья. Очнувшись, с восторгом стал уходить от себя, проникая во все ее глубины. Чуть-чуть бы – и успел. Мы взорвались. Дрожали окна, с потолка, со стен пошел снег, жесткий, сухой, колючий. Стонали двери, шкафы плакали посудой, заблажил кот, собака волком завыла. За окном машины давились сигналами. Послышались испуганные крики людей. И тут меня прорвало:

– Солнышко мое, прости, так сильно, как я тебя люблю, любить нельзя. Видишь, что любовь моя натворила.

– Ну и пусть, всё пусть.

– Нет, нет! Так не должно быть.

– Ну, что ты такое говоришь, успокойся, обними меня. Это где-то там взорвалась машина или газ, не уходи, не смей думать.

– Нет, пойду, кажется, там из-за нас пострадали люди.

Я мигом оделся, выскочил на улицу. Она была полна

людьми и небом, свалившимся на них.

– Что случилось, что?

– Самолет взорвался там.

– Его ракетой сбили.

По низкому небу шел огромный белый шов. Хотелось вернуться к ней, в ее тепло. Дозвониться не смог, сотовая связь пропала. Было страшно и стыдно перед людьми, что наша любовь сотворила такое. Кто-то кричал об инопланетянах, о комете, которой давно грозили. Люди не знали, что это мы с ней осмелились так любить друг друга.

Я шел и каялся, а под ногами скрипели выпавшие из окон стекла. Не терпелось хоть кому-то признаться в вине, но слов не находилось, голова была пустой, звонкой от вины и счастья.

Неделя минула, а я до сих пор не могу понять кто, как, откуда в меня сказал: «Места в мире много и времени у него достаточно, да вот только редкие места и нечастое время любовью именуется, а так всё люди, люди, люди…»

В разных частях тела время по-разному течет, руки и губы из счастья слеплены, а сердце о людях ломит.

Простите нас, если сможете, мы с того утра громкость в любви поубавили. Особенное спасибо администрации города и страны, не наказали, не преследуют и окна не за наш счет вставляют.

Те, кто догадался, подходят, благодарят, жить при новых стеклах светлее стало.

Кому что на роду написано. На моём – губы.

Когда родилась, папа ничего, кроме губ, на лице не обнаружил:

– Младший сержант получился.

Мама обиделась.

– Ты не на службе, мог бы что-то другое придумать.

– Они у нее – как две лычки на погонах.

В детстве я перецеловала всех кошек и собак. Меня стращали всякими болезнями, но рук на любовь не хватало. А влюблялась я каждый день. В плюшевых мишек, в кукол, в цветы, в букашек, но острее всего – в собак и кошек. Они были живыми и теплыми, реагировали на меня, визжали, мяукали от радости. Люди проходили мимо, да и я до них не доросла. Влюбилась на выпускном в своего одноклассника. Он, кроме губ, ничем не выделялся из остальных, они у него пол лица занимали. Яркие, как звезды на маршальских погонах. Четко очерченные и величавые до головокружения. Он ими целовал другую девчонку. А я не завидовала, не ревновала, я мечтала о них, как солдат мечтает о лампасах на штанах генеральских.