Светлана Смолина - Медвежьи сны

Тогда почему с этой певичкой он вдруг сразу подумал про пятый или даже сто пятый? А когда подумал – и вспомнить не мог. Сейчас в кабинетно-коньячном бреду казалось, что как только увидел и спросил «Чего ты хочешь за машину?», хотя понимал, что машина мелочь. В тот день он сразу захотел узнать, что она хочет за всю себя.

Каков дурак! И чего он рассиропился в подъезде, зачем прислушивался к подреберному шепоту? Прижал бы к стене со вспучившейся штукатуркой и залез всей пятерней под юбку. И тогда она сама, пионерка Маша с аметистовым камушком в мамином колечке, со счастливыми глазами, смотрящими в гарантированно светлое будущее, будет ластиться жарким телом и запускать нетерпеливые пальцы в короткий ежик на затылке, потому что хочет, тоже хочет, хоть и врет, что ей не надо.

А теперь у нее, видите ли, обиды! «Я не такая, я жду трамвая!» Привыкла в своей столице, что куда ни подайся, вокруг незнакомые лица, и к кому в машину ни сядь, никто и не скажет ничего. Муж не узнает, аптекарь не вспомнит, подружки не осудят за ланчем. А что она хотела в маленьком городке? Тут ты осетрину на ужин ешь, а полгорода рыбными косточками от зависти давятся. Или ядом исходят, что только один мужчина может певичку лапать и доводить до изнеможения хоть на кухне, хоть в подъезде чужого дома, а остальным не положено. Потому что это его певичка, его завод, его город. Черт бы их всех побрал!

Он с тоской смотрелся в зеркальный экран стола, где почему-то показывали не его отражение и даже не завод, а Марусю, и тонул не в ней или в ее ванной, а в мелких деталях, сводящих с ума и ничего не прибавляющих к его желанию, от которого потели ладони и мерзла спина.

– Черт бы тебя побрал! – выдохнул стареющий мальчишка с Дубовой улицы и, коротко выматерившись, вернулся к документам, оттолкнув изрядно опустевшую бутылку.

Остаток ночи он смотрел сны про Марусю, такие, о которых даже психоаналитику не расскажешь, а проснувшись, не вспомнишь подробностей. На следующее утро он не поехал к ней пить кофе, а вечером – в ресторан. Раздражение как-то незаметно сменилось обидой. А приятные воспоминания – мыслями о том, что глупее некуда, когда взрослый мужик ведет себя как сопляк и дает повод сплетникам обсуждать свою личную жизнь. На этой бабе свет клином не сошелся, Люська должна была вот-вот вернуться из Франции, экологи доставали письмами и запросами, бывшая жена ныла про деньги. В общем, ему было чем заняться, кроме как мечтать затащить певичку в постель. Хотя от греха подальше в ресторан в ближайшее время наведываться не стоило, слишком было велико искушение снова пойти на поводу у своих желаний и потребностей. И решив, что Маруся – пройденный этап его биографии, Дмитрий Алексеевич выбросил эти глупости из головы и полностью погрузился в привычную трудовую жизнь успешного бизнесмена.

Утренние побудки прекратились, телефон молчал. Марусина жизнь вошла в некую колею и стремительно катилась в ней, как шарик в наклонном желобке. В свободное время Маруся валялась на диване с книжкой или в ванной с воспоминаниями о прошлом, прогуливалась в дубовой роще на краю города или уезжала подальше от любопытных глаз, чтобы посидеть на берегу мелеющей речушки, придумывая себе невозможные продолжения остановившейся жизни.

Странные ощущения владели ею, будто круг замкнулся, и за его пределами есть мир, в котором ей, Маше Климовой, нет места. То есть, место, конечно, есть, удобное, подготовленное и ее собственное, настоящее, но чтобы вырваться на свободу, она должна что-то понять. Что-то важное, прожитое, как во сне, оставившее еле заметный след, который она так и не научилась правильно читать и который мог вывести ее к людям, как заблудившегося в тайге путника. Но сколько она ни силилась, ничего не придумывалось, кроме романа с хозяином города. И роман этот все усложнит, окончательно запутает, пока нужное решение, полузаметённая дорожка воспоминаний плутает в глубине сознания. Когда-то Димочка говорил, что невозможно двигаться дальше, пока не поймешь, что сделал не так в прошлом. Что тебя раз за разом будут возвращать на круг и для этой учебы нет сроков, может быть, месяцы или годы, а может быть – третья или двенадцатая жизнь. Раньше ей казалось, что мужчины все усложняют, рассуждая про грабли, и она слушала вполуха, проживая день за днем и не задаваясь сложными вопросами бытия. У нее не было времени думать о пустяках, вроде устройства мира или предопределения человеческой судьбы. У нее были любимый муж, уютный дом и долгие дни, наполненные маленькими радостями и огорчениями. А она как-то вдруг переросла этот далекий мир, выросла из него, как подросток из детской одежды, и должна была двигаться дальше. И это неведомое «дальше» ее пугало и манило.

Момент, когда в город вернулась местная королева, она пропустила как несущественный для себя. Светская жизнь на краю земли интересовала ее если не в последнюю, то уж точно в предпоследнюю очередь. Поэтому когда за хозяйским столом вдруг оказались две женщины, в одной из которых она узнала Любаню – творческую натуру, поэтессу и художницу в одном лице, а в другой не узнала никого, – ей осталось только удивиться. Маруся была уверена, что хозяйский стол на то и хозяйский, что ни его прислуге, ни его женщинам за ним делать нечего. Впрочем, нравы и законы города были ей скорее не интересны, чем не понятны. Она держалась в стороне от всех и держала всех в напряжении, потому что город тоже не знал, чего ждать от столичной примадонны. Темноволосая и темноглазая красавица болтала с Любаней и неотрывно наблюдала за Марусей. Маруся смотрела в зал и думала о своем, разворачивая записки и улыбаясь постоянным посетителям, и потому пропустила приход Дмитрия Алексеевича.

С появлением хозяина Любаня незаметно растворилась между столиками, а яркая красавица придвинулась к нему ближе, просунула руку под локоть и принялась что-то шептать на ухо, почти прикасаясь губами. Хозяин смотрел на сцену, курил и слушал с каменным лицом, изредка кивая и рассеянно похлопывая по узкой руке, лежащей на рукаве его рубашки. Только раз Маруся встретилась с ним глазами и не без труда заставила себя отвести взгляд, как парализованный удавом кролик. Она пряталась за словами песен, чтобы случайно не понять, что соскучилась по его утренним визитам, по грубоватой заботе и внезапному нарушению ее жизненного пространства.

Она объявила перерыв и ушла в гримерку, где без мыслей долго смотрела на себя в зеркало. Возвращаться на сцену не хотелось. Внезапно подкравшаяся апатия легла душным манто на опущенные плечи. Такое случалось с ней и раньше, и она знала, что повысить тонус можно только двумя способами – разбудить и обнять мужа или сесть за руль любимой машины. Обнять было некого, машины не было. Ей оставалось только смотреть в свое отражение, зная, что шагнуть из реальной жизни в пространство зазеркального мира невозможно. Когда положенные пятнадцать минут давно истекли, а она все никак не могла заставить себя выйти из гримерки, Сергей Сергеевич тихонько заглянул внутрь.