Игорь Воеводин - Последний властитель Крыма (сборник)

полный светлой тоски и нежности, пел женский голос из какого-то иного мира.

– Вряд ли. – Нефедов устало потер виски. – Последнюю станцию слежения мы пройдем через пятнадцать минут, дальше до Москвы – чисто.

– А перед Москвой?

– Я снижусь до 100 метров. Нас не увидят.

– Алеша… А с этих раций можно позвонить на мобильный?

– Кому? – изумился Нефедов. – В принципе да…

– Мама не знает, я когда училась в Москве… Ну… Я встречалась с отцом. Он в «Известиях» работает.

Нефедов пожал плечами.

– Давай номер, – произнес он.

И через пару минут Надя услышала бодренький баритон отца:

– Аллоу…

– Папа! – закричала она. – Папочка, это я…

– Надя, ты?! Откуда?!

– Папа, папочка, я не могу говорить, нас слушают. Ты в Москве?

– Да, на работе.

– Папочка, срочно все бросай и бегом на аэродром!

– Какой?! Тебе опять нехорошо?!

– Нет, нет! На какой мы сядем? – повернулась Надя к Нефедову.

– В Мячково.

– В Мячково, папа! Ты знаешь, где это?

– Знаю. Ты что, в самолете?

– Да. В бомбардировщике. Ядерном.

– Надя! Прекрати меня разыгрывать!

– Папочка! Это правда. Бегом туда, при тебе нас побоятся арестовывать, они не смогут замять дело.

– Надя, ты не в своем уме…

– Это правда. Поспеши! – И Надя откинулась в кресло.

– Алло! Алло! – неслось в кабине, но Нефедов щелкнул ручкой, отключаясь.

Забился головой о гофрированный пол Зубаткин, замычал и затих.

– Все. – Летчик глянул на часы. – До Москвы – чистое небо…

– Это такая у нас оборона? – засмеялась Надя.

– Как видишь, – ответил Нефедов.

…Спутник системы «Black Basket» вел цель, не теряя.

– Three… Two… One… (Три… Два… Один… – англ.) – Мерный голос с Земли вел механический отчет – Zero! (Ноль – англ.)

Двадцатизначная комбинация цифр вспыхнула в электронном мозгу спутника и сменилась второй и третьей.

– Прошу подтверждения, – услышали на Аляске, и еще три комбинации на доли секунды моргнули на табло.

Панель, покрытая керамическими огнеупорными плитами, отъехала в сторону, и к фотообъективам, следившим за ТУ-95, прибавилось дуло электронной пушки.

– Ну, генерал? – с придыханием спросил лысоватый майор. – У меня приказ. Не вы – так я…

Айронсайд с ненавистью оглянулся на белесые зрачки майора и, сняв с шеи ключ, вставил его в открывшееся на пульте звено.

Дежурный полковник повтор его действия.

– Five… Fho… Three… – падали капли отсчета. – Zero!

Генерал и полковник одновременно повернули ключи. Синие огоньки появились на плоскостях бомбардировщика.

– Смотри, как красиво! – повернула к Нефедову счастливое лицо Надя.

– Эти огни сулят нам счастье!

Зеленые змеи заиграли по фюзеляжу ТУ-95, они густели, собирались в жгуты, превращались в молнии.

Летчик и Надя схватились за головы. Струйки крови поползли к подбородкам.

Вспыхнули огнем приборы, лопнули лампочки, кабина погрузилась во тьму, лишь зловеще играли и светились зелено-синие реки по телу машины. Фонарь кабины начал плавиться.

Струи огня прожгли промоины в алюминии.

И машина, огромная усталая машина, построенная в последний год жизни Сталина, прожившая четыре жизни, три из которых были сверхплановыми, содрогнувшись, застонав, заплакав, пошла вниз.

Огненный болид, сверля воздух предсмертным воем, несся к земле, набирая скорость.

Надя и летчик лежали в креслах, и их вытянутые руки не соприкасались. Срочное сообщение ТАСС, – похожая на змею дикторша, прижав руку к уху, в котором прятался микрофон связи с аппаратной, улыбнулась:

– Это сенсация! И наша телекомпания сообщает о ней первой! В районе города Бодайбо рухнул в тайгу неопознанный летающий объект! И вот первые комментарии: наши ВВС заявляют, что никаких самолетов в воздухе в том квадрате не было, а сила взрыва указывает на термоядерный заряд! У нас на связи организация «Космопульс». Ее руководитель Валерий Черновил заявляет что специалисты по связям с внеземными цивилизациями немедленно вылетают в тайгу, в Иркутскую область! На аэродроме Мячково уже готовится спецсамолет МЧС! Оставайтесь с нами!

…Угрюм-река сливается возле Бодайбо с неширокой Вачей, и черны, черны до озноба сентябрьскими ночами воды этих рек.

Только звезды, только синие звезды, как падшие ангелы, купают свои грешные души в непроглядном мраке и холоде стремнин, на сводящих стынью ноги лошадям перекатах бродов, в бездне омутов и ям, где, безразличные ко всему, стоят под камнями хищные нельмы и ждут, ждут, ждут добычи.

В кабаке «Причал», что по осени не закрывается ни на час, старатель идет с поля, прет, как лосось на нерест с фартом ли, без фарта, водки хватит на всех, – пьянка длилась уже неделю.

Никто особо не удивился, когда где-то за тысячу верст в тайге громыхнуло, да так, что дрогнула земля.

– Ш-ш-шурфы, мля, рвут, – еле ворочая языком, пролепетал парнишка лет двадцати, одной рукой цепляясь за широкую талию подруги, другой за пол-литру «Спирта питьевого». – Ш-ш-шурфы…

Стало светло.

И уже не стемнело, и только громадные сосны, что росли по берегам Угрюм-реки, казались поднятыми к небу руками в этом странном, белом, будто неоновом свете.

Затрещала и сгорела аппаратура на дискотеке, во всем городе погасли огни.

Но свет стоял белой стеной, и только ветер, невесть откуда налетевший вихрь, согнул сосны в поясном поклоне, сорвал с них кору, как кожу, и отлетел.

– Смотри, – еле выдохнула какая-то баба, и все, кто еще был в состоянии, подняли к небу головы.

А оттуда, в белом неверном и страшном свете, будто дождинки, будто сверкающие нестерпимо блестками снежинки, шлейфом, сплошной стеной, сеялись и сеялись крупицы золотого песка.

Золото.

Оно усеяло улицы и крыши, позолотило грязь и поверхность реки.

Но оно не кончалось, оно все сыпалось и сыпалось из бездонной прорехи вверху, и время встало, и остановилась вода.

И наблюдавшие ветер посеяли бурю, а смотревшие на облака пожали дожди.

И высоты им стали страшны, и на дороге – ужасы, и зацвел миндаль, и отяжелел кузнечик, и рассыпался каперс… Отец Нади хмыкнул и положил трубку на рычаг.

– Сумасшедшая, – сказал он и потянулся в кресле. Закурил.

И повторил, затянувшись ароматным дымком, чуть менее ожесточенно:

– Убогая.

11 января 1929 года, Москва, Красноказарменная улица, 3

…Солнце отражалось от жесткого наста миллионами крохотных зеркал. Зимнее утро, прихваченное рождественским морозцем, кричало, пело, звенело о радости бытия птичьими голосами, скрипом снежка под ногами прохожих, далеким малиновым звоном с Крутицкого подворья и с Елоховки – такие редкие теперь звуки…