Линор Горалик - …Вот, скажем (Сборник)

…Вот, скажем, у архитектора Т. есть семидесятитрехлетняя тетушка по материнской линии. Это такая, знаете, вопиюще хрестоматийная тетушка, которая всех любит, всегда сплетничает, варит высококалорийную углеводную еду и всех пичкает, дарит ненужные подарки и потом требует их предъявлять, целует детей большими мокрыми губами – и так далее. Ее все любят и никто терпеть не может. А у тетушки всплеск позднего среднего возраста, она переживает ренессанс. Она полюбила культуру и, по собственному выражению, все глубже ею напитывается. У себя в провинции она уже впитала все, что там способно проистекать, и приезжает к племяннику в Москву. И начинаются две недели хоррора: выставка павлопосадских платков в Царицыно (на улице минус сорок), дегустация меда из придонских хозяйств на ВДНХ (у одного ребенка ветрянка, второй почему-то постоянно облизывает кота, психолог предрекает такое, что лучше, кажется, посадить дитя в тюрьму превентивно). Но как-то все переживают эти две недели, как не пережить. И все две недели тетушка сводит всех с ума требованием сводить ее на «камерный концерт». Кто-то рассказал ей, что в Москве бывают «камерные концерты» для избранных, и вот если она таким концертом не напитается, то зря каталась. Архитектор Т., умирая от любви и ненависти к дорогой тетушке, обзванивает друзей музыкантов и действительно получает два билета на охрененный концерт: особняк, первое исполнение, зал на восемьдесят человек и т. п. И тетушка совершенно счастлива, но не забывает вынуть из архитектора Т. душу, чтобы он надел галстук, причесался и купил ей за каким-то лядом театральный бинокль. И концерт оказывается таким действительно прекрасным, что архитектор Т. прощает экстатически раскачивающейся тетушке даже бинокль, направленный на располагающийся в пяти метрах от нее ботинок виолончелиста. И тут посреди концерта у кого-то звонит мобильный. Ну понятно, у тетушки. Телефон с адской громкостью играет Twinkle, Twinkle, Little Star. Но тетушка продолжает улыбаться и раскачиваться. Архитектор Т., задыхаясь от стыда, толкает тетушку. Тетушка продолжает улыбаться и раскачиваться. И тогда пунцовый архитектор Т. лезет трясущимися руками в ее сумочку – и ему на колени вывалится тетушкин слуховой аппарат. Тетушка, оказывается, всегда его перед концертами вынимает.

…Вот, скажем, эльфической внешности аптекарша читает рецепт, уходит в подсобку, возвращается, высыпает перед покупателем пять пачек антидепрессантов и строго говорит: «С вас двенадцать долларов, по одной таблетке три раза в день, – и я бы не советовала человеку в вашем состоянии читать вкладыш».

…Вот, скажем, менеджер старшего звена Х., услышав шутку про «свадьба прошла тихо – в ресторане был WiFi», тем же вечером пересказывает ее за выпивкой другим менеджерам старшего звена. «Бесплатный WiFi»? – сдержанно спрашивают другие менеджеры старшего звена. «Естественно», – отвечает менеджер старшего звена Х. «Ничего, – сдержанно говорят другие менеджеры старшего звена. – Смешно».

…Вот, скажем, состоявшаяся интеллигенция беседует о том, как же оно что должно быть. Все читали Макиавелли и даже знают правильный перевод названия, все читали «Евгения Онегина» и поэтому чувствуют, что хорошо ознакомлены с трудами Адама Смита. Про Гоббса и удобства тоже, по понятым причинам, все помнят. Ну, словом, всем более или менее ясно, как оно должно быть что, не о том разговор. А о том, почему же мы, лучшие люди своего поколения, такие пассивные. Инертные. Замкнутые. И совсем не активисты. Правда, активисты сумасшедшие. И поверхностные. И безвкусные. А мы рациональные, вкусные и глубокие. Но нас же мучает, что мы не активисты! Мы виним себя, это у нас такая работа. Это и есть то, что мы делаем для своей страны уже лет двести – и посмотрите, с каким ошеломительным успехом.

И совсем непонятно, откуда это ощущение, что надо бы как-то иначе что-то. И от этого все чувствуют себя очень подавленными. И тут иллюстратор А. рассказывает, что в один прекрасный вечер все вожатые пионерского лагеря, где десятилетняя А. тянула двухсменный срок, куда-то делись. Ну, уложили детей и пошли, видимо, выпить шашлыку. А дети решили воспользоваться свободой и вылезти через окна на ночную травку. Ну и вылезли. А. всегда была девочкой тихой, себе на уме, в авантюры не пускалась, но уговорили и ее. Сели дети на травку и принялись расчесывать комариные укусы и развлекать себя версиями того, куда вожатые могли подеваться. Ну, десять лет – возраст относительной невинности, особенно в те годы, так что версии были по большей части проективного характера: одни говорили, что видели ящик с мороженым, который вожатые собрались втихаря съесть, другие – что вожатые сговаривались пойти купаться, а детей днем назло не пустили, соврав про медуз, чтобы ночью было приятнее наслаждаться недозволенностью.

Все это изобретательной А. было очень скучно слушать. И она начала тихонько про себя бормотать: «Зеки, зеки, зеки…» Бойкая девочка Катя ткнула А. кулачком и спросила, чего она там бурчит под ухом. «На лагерь напали зеки», – тихонько пробормотала А. Бойкая девочка Катя рассеянно сказала: «Чо? Не бурчи!» – и вернулась к групповым фантазиям о «морожене». Но уж так устроены ночные разговоры: чем не начнешь – все кончишь смертным хладом. Дошли и до версии про то, что вожатые украли из столовой продукты и сбежали, поэтому теперь все умрут от голода; и до версии, что все начальство утонуло и пришел час анархии (ладно, тут автор врет). Дошли и до леденящей душу мысли, что началась война, стали успокаивать себя, что тогда бы по всем громкоговорителям так и сказали: «Внимание! Внимание!..» Даже неважно, что именно «внимание» – что еще в нашей стране может быть «внимание»?

Но всем уже сделалось плоховато, конечно. И тут вдруг бодрую девочку Катю осенило. То есть она даже не знала, откуда ей эта мысль пришла в голову. Ей просто вдруг все стало ясно. И она громко сказала нехорошим голосом: «Ребза! Я знаю. На лагерь напали зеки». Ну дальше поехало. Кто такие зеки – было неясно, но зато было ясно, что они всех изнасилуют, а остальных понадкусывают. И что надо спасаться. Бежать из лагеря! Нет, все дороги перекрыты зеками, зеки лежат в засадах и только нас и ждут. А девочка А., будущий иллюстратор, в этом разговоре, конечно, не участвует. Она просто сидит и бормочет себе под нос: «Надо разбудить директора… Надо разбудить директора…» Но ее никто, конечно, не слышит. А давайте рыть окопы! И ставить противотанковых ежей! (Умели детей учить, не то что сейчас). Нет, в окопах зеки всех фугасами закидают (просачивалась все-таки в народ фронтовая правда).

А девочка А. сидит и бормочет: «Надо разбудить директора… Надо разбудить директора…» Но всем не до нее. А давайте сильный мальчик Паша поплывет в близлежащий Крым с запиской в бутылке. Он ее будет в зубах держать над водой, эту бутылку, чтобы записка не намокла. Тут Паша говорит нехорошее слово. Ну, короче, мальчики в истерике, девочки впервые в жизни осознают, чья грудь имеется в виду, когда говорят: «Грудью встать за Родину». И тут у бойкой девочки Кати случается внезапное озарение. И она, выпучив пионерские глаза, громко говорит: «Ребза! Я знаю. Надо разбудить директора».