Александр Давыдов - Бумажный герой. Философичные повести А. К.

А Сциллу и Харибду, разумеется, не миновать без потерь. Ясно, что демоны требуют человеческих жертв. Не пожертвовать ли парой самых бесполезных членов экипажа?.. Да, вы правы, мои разумные спутники: взвесить пользу непросто. Так не найдутся ли среди вас добровольцы? Ну давайте, решайтесь, смельчаки, кто-нибудь из палаты героев иль стоики из философствующего отделения! Куда ж вы все разбегаетесь? Угроза не такова, чтоб от нее спрятаться под койкой, и сбежать не получится: у нашего ковчежца много входов, но ни одного выхода, – по крайней мере, он так и не найден. Не лучше ли в безвыходной ситуации проявить мужество? Добровольное самопожертвование, не самое ли это возвышенное деянье, доступное человеку? Молчите?.. Так и знал, что вы смельчаки лишь только в своих мечтах! Это не в осуждение: мелкотравчатая эпоха не рождает ни настоящих героев, ни подлинных стоиков, – разве что бесцельных разрушителей, вроде самоубийц или террористов-смертников. Спрашиваете, а мне ль самому не пожертвовать собой, явив достойный пример стоического мужества? Не буду вас уверять, что мне хватит решимости, но мне даже и мысли такой не приходило. Вы ведь не забыли, что я капитан, а значит, ответствен за наш кораблик, затерянный в океане жизни, за экипаж из людей, возможно, высокой, но беззащитной судьбы. Для вас я, скажем, свечка в кромешной тьме, из нее на миг выхватывающая ваши перепуганные лица. Я погасну – и ваш мир потухнет.

Ах, как безудержно несет наш кораблик, мы во власти ветров, – слышу, как трагически стонут провода эоловой арфой. Передать бы SOS, но кто во всем мире может спасти наши души? А в небесную высь мы свой SOS возносим непрестанно, – верю, что он услышан и когда-нибудь мы получим ответ… А вы заметили, что наша администрация вовсе не суетится? Видимо, только мы переживаем бурю, только нас несет прямо на скалы, а они, как сели когда-то на мель, так с тех пор – ни тпру ни ну. А ведь наша катастрофа обернется и для них бедой, – в здешнем санатории уж точно действительность глобальна… Теперь зажмурьтесь покрепче, наступает момент патетический: слева ненасытная Сцилла, справа хищная Харибда. Говорят, в миг смертельной опасности вся жизнь проходит перед глазами, но предо мной сейчас будто крутят засвеченную киноленту – лишь какие-то пятна и сполохи. Что ж за жизнь такая, если нечего вспомнить, кроме малой горстки мгновений добра и благодати? Да ведь и любой из вас наверняка может припомнить хотя б один блаженный миг. Вот и держитесь за него, вцепитесь намертво, как в спасительный обломок кораблекрушения. Полный вперед, господа мореходы, назад все равно пути нету!

…………………………………………………………………..

Ну хватит уже, откройте глаза! Мы не в жмурки играем. Ненасытного зева мы избежали точно, а если не досчитаемся пары чистых или нечистых, то велика ли беда? Или вы думали, что в столь опасном походе мы все останемся целы? Главное, что мысль моя не потерпела крушенья. Значит, судьба к нам благоволит и наш путь продолжается. Корабль плывет, господа! Может быть, именно я и посеял бурю, по оплошности раскрыв ладонь, где сжимал все ветра, – теперь-то я их уже не выпущу. Сейчас, как видите, вновь океан тих, только еще бегут резвые барашки, но это последние остатки его недавнего буйства. Не знаю, как вы, а я действительно испытал предсмертное чувство. В нем и правда нечто упоительное: будто яростная вспышка полноценного существования – не опасливого, не предусмотрительного, а в его полной конкретности, я б сказал, неотвратимости: никаких «потом» и «прежде», лишь только одно «сейчас». Такие приступы жизни драгоценны, потому редки, как самородок, и не то что кратки, а вовсе мгновенны, – даже подлинным героям духа и плоти они отпущены не слишком щедро. Остальные же от подобной героики всегда ускользают в мелкие дела, будни, обыденность. Это можно понять – и пристойней, и надежней укромность, чем обнаженное бытие, однако его покров не так прочен, как мы б хотели. Как ни увиливай, рано или поздно любому из нас придется испытать свое мужество…

Ого, товарищи, поглядите-ка в иллюминатор: там впереди по курсу, средь робкого подлеска высятся Геркулесовы столпы. Над ними две радуги вперехлест, а сами будто нерукотворные, сияющие, словно столбы света, павшего с небес. Ну и красотища! Я такое видал только в детстве после летнего грибного дождя. Вот и кончилось привычное, наконец-то мы избавились от родного приевшегося пейзажа. Да мы и вообще на самой окраине мифа, – теперь остается уповать только на свою фантазию. И нам не так-то просто будет различить, где глупое, где умное, где прозорливое, где близорукое, где слово насущное, а где напрасное. Это может подсказать только интуиция, но не воспитанная повседневным бытованием, пригодная только чтоб ускользнуть от мелких неприятностей, не попасть впросак, не споткнуться на ровном месте, а настолько уж тонкая, что способна в любой миг оборваться. Однако надеюсь, что впереди нас ждут чистые воды, без нефтяных пятен и вообще никак не загаженные цивилизацией. Глядите: там и сям расцветают острова. Вон смотрите, слева по курсу, что за галдящий остров? Говорите, чайки или гагары?.. Я, конечно, не орнитолог, но часто бывал в зоопарке и к тому же смотрел кино про дальние острова. Морские птицы, конечно, противно галдят, но все-таки не поднимают настолько мерзкого гвалта, от которого голова идет кругом, – будто склока в коммунальной квартире или нашей курилке…

Эй, мадам, а вы как сюда попали? В нашем санатории, казалось, окончательно и бесповоротно решена гендерная проблема: столь жестко поддерживается апартеид, что все слухи о женском отделении у нас кажутся не достоверней мифа про амазонок. Сейчас не будем обсуждать, разумно это или ошибочно, – хорошо или плохо, что мужчины у нас в результате приобрели традиционно женские черты; например, во всем руководствуются больше эмоциями, чем разумом. Тут якобы гуманная цель, чтоб не плодились дегенераты и неприменимые гении, которым самим жизнь в тягость. Но женщина на корабле, как известно, дурная примета, да еще это траурное платье, черное, как деготь или непроглядная ночь, выглядит недобрым предзнаменованием. Кого-то вы мне напоминаете, фрау, только не припомню кого. Вы из какой палаты, гражданка? Ах, вы не из палаты?.. И верно, вы так похожи на вечную спутницу моего прежнего существования, – то ль старую деву, то ль черную вдовицу. Я, конечно, догадывался, что все пути ведут к вам в объятья, но все ж надеялся, что вы меня нескоро отыщите среди здешних анонимов. Говорите, что вы, хоть и нежеланная, но необходимая пассажирка на любом корабле, особенно уходящем в опасное плаванье? Но не на корабле ж дураков, не на философском пароходе – дурак вас не боится, ему все по хрену, а истинный философ презирает. Наверно, я сам тебя и принес сюда, моя угрюмая спутница, притаившаяся, должно быть, в какой-нибудь моей мозговой извилине или душевном изгибе. Опасность уже миновала, а ты все еще тут. Запомни: твой выход в самом последнем акте, ты актриса эпилога, королева финала. Так что до поры сиди и помалкивай, а сейчас мне одолжи свой театральный бинокль. Неважно, что без стекол, он поможет сосредоточить зрение, которое у меня столь же рассеянное, как и мысли. К тому ж, выходит, он самый что ни на есть объективный – ничего не преувеличивает, не преуменьшает. Рядом с тобой, моя печальная соседка, вообще делаешься зорче, все видится яснее – без обычного флёра и привычных иллюзий.