Владимир Янсюкевич - Шёпот стрекоз (сборник)

Тут же, на полу, валялась вырезка из старой газеты. Я поднял её и прочитал заголовок статьи, напечатанный очень крупными буквами «Оборотни в наших рядах». Всё это было очень странно. Известная дедушкина консервативность в плане бытовых нововведений не раз вызывала в маме взрыв негодования. Когда бы она (из лучших побуждений, разумеется) ни пыталась прибраться в кабинете, дедушка всегда сердился, заявляя, чтобы в его комнате никогда ничего не трогали, потому что всякая перестановка путает его мысли и отвлекает от работы. Правда, кабинет и не выглядел сильно запущенным. Дедушка всегда сам приводил его в порядок. И мама, по крайней мере, за последний год, ни разу не переступала порог его кабинета. И если дедушка пошёл на перестановки, значит, сделать это вынудило его что-то очень важное. Но что?.. И, наверное, он очень торопился, если не заметил вывалившейся из дивана газеты…

Вскоре я убедился, что шкатулка осталась на месте. И, что самое интересное, дедушкино «ОКО» лежало в ней в сборе, то есть к очкам был прилажен тот самый прибор, термоглаз, который дедушка несколько дней назад подобно фокуснику, открыл передо мной из-под газетной пирамидки, и, значит, было готово к использованию. От соблазна тут же испробовать этот замечательный прибор у меня, как говорится, в изобилии потекли слюнки, так что пришлось их немедленно сглотнуть и настроиться на практический лад.

Правый глазок, определяющий местонахождение души в теле человека, в данный момент открывать бессмысленно. Из-за отсутствия объекта исследования. Я ведь в комнате один. Однако любопытно было бы узнать – что показывает левый. И почему в тот день дедушка с такой нервической настойчивостью приказывал мне открыть именно правую шторку? Я, конечно, помнил, как за несколько дней до того открывал левую, помнил, как всё окрасилось в красный цвет, помнил, как поплыли предметы в комнате, помнил, как зашевелился портрет, и вождь в сером френче погрозил мне пальцем… Помнил и внезапное появление дедушки в неизвестно откуда взявшемся проёме в стене, и его сердитое лицо… Я отчетливо помнил всё это. И свой испуг я тоже помнил. Но пределов для моего любопытства не существовало. К тому же, теперь очки несколько видоизменились и должны функционировать как-то иначе. Одним словом, пока моя голова искала веских оснований для того, чтобы немедленно воспользоваться прибором, руки работали сами по себе. И не успел я взять под контроль их действия, как очки уже сидели на моей переносице. Предвидеть дальнейшее не составляет труда. Я открыл левую шторку…

Удивительно, на этот раз я не испытал никакого страха. Всё казалось привычным. Кабинет и все предметы в нем разом покраснели, но не дрожали, как в прошлый раз, а спокойно стояли на своих местах. Рама, как и сам портрет, тоже оставались неподвижными, только на мгновение мне почудилось, что вождь раздвоился: из под галстука в белый горошек на мгновение проглянул серый френч. К тому же он слегка вылез из рамы и подмигнул мне, как старому приятелю.

Так же ненавязчиво обозначился проём в стене, перегороженный лежащей мумией. Так вот для чего дедушка сделал перестановку. Он пытался оградить меня от чего-то такого, что мне не следовало знать. Какая наивность!

Я подошёл к мумии. Внезапно её крышка приподнялась, и я увидел дедушку. Он лежал, заложив ногу за ногу, и читал какую-то газету. Увидев меня, он с легкостью подростка выскочил из оболочки мумии, которая тут же с грохотом закрылась, и, скрестив руки, сел на нее, как на сундук. На его бордовом халате скатанными кусками висели обрывки паутины, а ботинки покрывала желтоватая пыль.

Дедушка как-то странно усмехнулся и сказал:

— Все-таки решился. Ну что ж, пойдём, раз ты здесь.

Он с лёгкостью отодвинул громоздкую мумию, сбросил халат, схватил меня за руку и, мы вошли в образовавшийся в стене проём.

За этой стеной должна была находиться лестничная площадка, но как же я удивился, когда вместо неё обнаружил длинный узкий коридор, в глубине которого клубился молочный пар, и сквозь этот пар проглядывал силуэт незнакомого мне города.

Дедушка схватил меня за руку и воскликнул:

– Следуй за мной! Я покажу тебе свойства моего изобретения!

Какое-то время мы шли по незнакомым улицам, пустынным и прямым, как линейка, сворачивали в такие же прямолинейные переулки. Несмотря на сырую прохладу, воздух дрожал от жара революционных событий.

Вскоре мы очутились у высокой кованой ограды. Через распахнутые ворота вошли в уютный сквер и, преодолев широкую дорожку, усыпанную осенними листьями, уткнулись в жёлтое здание с белыми колоннами.

– Бывший институт благородных девиц, – сообщил дедушка с тоской в голосе.

Слева под окнами стоял помятый броневик со сбившейся набок башней, справа – ражий матрос в бескозырке, съехавшей на затылок, справлял малую нужду. У парадной двери нас остановили два солдата в неопрятных шинелях, с измождёнными посиневшими лицами.

Один из них с воинственным выражением на лице спросил:

– Куда?

– К самому. Мне назначено, – спокойно ответил дедушка.

Второй буркнул «Да ладно, пусть проходит, учёный, видать», потянул за бронзовую витую ручку и впустил нас в обширный вестибюль, забитый солдатами и матросами. Всюду: в вестибюле, в коридорах и под лестницей – висел плотный махорочный дурман, поэтому лиц присутствующих невозможно было разглядеть. Всё копошилось, как в банке с червями, гудело басами, храпело, визгливо переругивалось, гремело оружием и чайниками.

Переступая через тела возлежащих, мы стали подниматься по лестнице. Поднявшись на второй этаж, свернули в широкий коридор, застеленный стоптанной красной дорожкой, и дедушка предупредил:

– Смотри, но вопросов не задавай.

– Почему?

– Ну, во-первых, тебя всё равно никто не услышит, поскольку ты ещё не родился.

– И не увидит?

– И не увидит, естественно. Как можно увидеть, то, что не существует? Мой прибор способен перенести только твоё сознание, а твоя физиологическая сущность осталась в своём времени.

– А во-вторых? – допытывался я.

– А во-вторых, мало ли что. Игры со временем непредсказуемы. И в этом таится опасность. Вдруг какая-нибудь непредвиденная историческая заминка выйдет. И всё пойдёт кувырком. И не обязательно в лучшую сторону. Пусть уж останется, как было.

И тут я заметил, что дедушка изрядно помолодел. Шевелюра стала тёмной, бородка не топорщилась ежом, а была аккуратно причёсана.

У двери, возле которой остановился дедушка, на часах стоял огромный матрос с мутными выпученными глазами и покачивался, как маятник. Левой рукой он держался за ремень, стягивающий чёрный бушлат, правой опирался на винтовку прикладом в пол, штыком вверх.