Аслан Кушу - Гончарный круг (сборник)

Он хорошо знал, что нарушает устав, покинув свой пост, но был убит его друг и оставить безнаказанным преступника не мог, не мог допустить и того, чтобы вооруженный до зубов безумец пришел туда, где ходили по улицам мирные люди.

В километрах пяти от Сарыкагана увидел у «бетонки» раненого майора и солдата, сидевшего рядом.

– Машина наша ему была нужна, – пояснил, превозмогая боль, офицер. – Я вышел, схватился за кобуру, а он в меня из автомата по ногам… Ты, сынок, обязательно догони его, пока он еще бед не натворил. А о нас не беспокойся, скоро все на службу поедут, подберут.

Гумер не стал задумываться над тем, был ли теперь смысл гнаться за Шохпуци, захватившим автомобиль, поспешил дальше.

В привокзальном кафе Сарыкагана в то утро было немноголюдно. И Гумер вызвал пристальное внимание. А когда он поинтересовался у трех почтенных казахов, попивавших чай, не видели ли они в окрестностях подозрительного солдата, один из них, помотав головой, ответил: «Солдата много. Подозрительного не видел». Буфетчица же вышла вслед и тихо, словно боялась чего-то, прошептала: «Чабаны тут до тебя были, говорили, что машина военная застряла в солончаках у Балхаша, и солдат какой-то, бросив ее, помчался в сторону каменной пади».

Гумер вышел за станцию. Балхаш спокойно и чуть лениво нагонял волну за волной. Сияя белизной на солнце, кружили над ним чайки, важно ступали по прибрежной воде, выискивая добычу, бакланы и цапли. Гумер, как вероятно и Шохпуци, неплохо ориентировался в этой местности, потому что заготавливал здесь рыбу для части, которая по весне кишила на мелководьях, летом приезжал со всеми на помывку. Знал он хорошо и каменную падь, бывал в ней с Ночеваленко, собирал для его жены мумие на скалах.

«Скорее всего, Шохпуци сообразил, что дороги уже перекрыты и по ним не выбраться, – продолжил анализировать он, – посему и рванул по бездорожью на восток. Когда же застрял, решил переждать день в пади, а ночью уйти».

Падь была чем-то вроде метеоритной воронки, поросшей кустарником. По краям ее возвышались островерхие скалы, словно перевернутые сталактиты. Осторожно ступая между «живыми камнями», готовыми вот-вот скатиться и наделать шуму, Гумер спустился недалеко во впадину и залег за первым валуном. Стояла тревожная тишина. Он взял камень и, бросив вниз, породил грохот. После этого, в метрах двадцати, в зарослях, послышалось, как Шохпуди осторожно щелкнул затвором.

– Зачем ты их убил? – крикнул Гумер. – Мог бы, если невтерпеж, сбежать с поста.

Шохпуци не ответил. Тогда Гумер тоже перевел затвор.

– Кто ты? – спросил затаившийся.

– Сержант Кайметов, друг Кирноса.

– Его я не убивал, – ответил Шохпуди. – Это сделал начкар, старший прапорщик Фарухутдинов.

– Я вышел из того возраста, когда слушают сказки.

– Не веришь? – крикнул Шохпуди. – Вот-вот, это я и предполагал, потому и сбежал.

– Ты дурака не валяй! Может, и офицера на подъезде к Сарыкагану не расстреливал?

Прошла минута.

– Что молчишь? – продолжил Гумер.

– Мне нужна была машина, – выдохнул Шохпуди.

– Сдавайся!

– Еще чего! Сдавайся… Мне теперь вышка светит!

– Думать надо было, прежде чем стрелять, Валерию до «дембеля» оставалось меньше месяца, а ты, мерзавец, его в расход.

Ненависть переполняла Гумера. Все пережитое рядом с Кирносом промелькнуло в сознании горькой вереницей.

– Да не убивал я Валерия! – крикнул снова беглец. – Он даже вступился за меня.

– Вступился? – задумался Гумер. – Впрочем, это было в его характере. Расскажешь ты, наконец, как это произошло?

– Фарухутдинов давно задумал вооруженный побег. А когда узнал, что мою девушку против воли замуж выдают, предложил бежать вместе. Брат у него на спецпоселении под Алма-Атой. Он хотел освободить его, мою девушку, чтобы вместе рвануть через Пяндж к афганским моджахедам.

– Безумная идея!

– И я так считал, – поддержал Шохпуди, – но не смог его отговорить. Ночью он поставил вопрос ребром, но я долго не соглашался. Валерий вступился за меня и получил пулю. Я же набросился на Фарухутдинова, вывернул руку с пистолетом к его груди и нажал курок. Теперь вот, – два трупа, и ни одного свидетеля, который мог бы оправдать меня.

– Сдавайся! – снова приказал Гумер. – Если сказанное правда, в прокуратуре разберутся.

– Нет! – ответил Шохпуди и задумчиво дополнил, – когда ты убил кого-то, то обязательно чувствуешь себя способным на поступок, перестаешь быть покладистым и восстаешь против несправедливости. Я хочу и могу теперь посчитаться кое с кем.

– Не усугубляй ситуацию, – предложил Гумер. – Как ты собираешься рассчитываться, когда все соединение уже на ногах. Мышь незамеченной в степи не проскочит.

– Все в милости аллаха и в твоих руках, – ответил Шохпуди. – Может быть, ты уйдешь, сержант, оставишь меня? А ночью я как-нибудь сам…

– Нет! – отрезал на сей раз Гумер.

– Значит, хочешь изловить меня, орден заработать?

После этого Шохпуди нервно засмеялся и, к удивлению Гумера, тихо затянул песню. Гумер, хоть и не понимал слов, но явно почувствовал, что она чем-то связана с происходящим, – уж больно трагичен был ее мотив, грустны и тревожны нотки.

– О чем ты пел? – спросил он, когда Шохпуди закончил.

– Это очень древняя таджикская песня «Нашептал шайтан судьбу», – ответил тот. – Она о юноше, который рожден, чтобы терять свободу, родных, любимую, жизнь…

Оба смолкли, тишина, казалось, еще более сгустилась, тяжело и угнетающе стала давить на них. И так могло бы продолжаться недолго, потому что у кого-то не выдержали бы нервы. Потом они услышали шум винтов приближающегося вертолета. Он завис над падью. Видимо, команда его, обнаружив брошенную в солончаке машину, решила поискать беглеца здесь.

– Вот и все! – крикнул Шохпуди.

Положив у ног автомат и размахивая панамой, Гумер стал кричать сквозь шум винтов: «Не стреляйте! Не стреляйте!».

А Шохпуди сорвался. Вышел из укрытия и, угрожающе размахивая автоматом, снова что-то выкрикивая, закружился в предсмертном танце… По нему начали стрелять…

Приказ на поражение был выполнен.

Проверив документы Гумера и расспросив о нем по рации в части, командир поисковой группы спросил:

– С нами полетишь или сам доберешься?

– Вам в город, а мне в часть, – опустошенно ответил он и побрел к Сарыкагану. В том же привокзальном кафе попросил стакан водки, выпил ее залпом и, по-матерински склонившейся над ним буфетчице, рассказал о происшедшем за этот самый тяжелый в его жизни день, облегчил душу. Потом пошел в степь. Почти бессонная ночь, пережитые потрясения, подкашивали ноги и он прилег в густую полынь, ощутив сразу покой и какую-то защищенность. Высоко в небе, как будто ничего не произошло, тянули свои весенние и жизнерадостные трели жаворонки, где-то рядом повизгивали хомячки, стрекотали насекомые. Голодная степь, безнадежно махнув на неисправимых людей, зажила дальше своей полнокровной жизнью. По возвращению его вызвал командир части, полковник Вдовиченко, которому он и рассказал все о происшедшем.