Эдуард Тополь - Московский полет

– Ерунда! Ничего этому оператору не будет! – сказал Михаил, когда я, залпом выпив стакан водки, рассказал, что со мной случилось.

– А вот на Арбате ты действительно мог попасть в историю, – сказал Семен. – Нашел куда ехать!

– А что такое?

– Ты слыссал, ссто недавно рэкетиры убили солдата-«афганца»? – сказал Толстяк. – Про это дассе в «Литгазете» писали. Так вот, сегодня все «афганцы» собрались и марссем поссли по Арбату, сстобы бить рэкетиров. Армия и милиция стояли там сспалерами, по всему проспекту. Слава Богу, обосслось без крови, а то бы ты как раз влип в самое пекло…

Семен и Толстяк сидели у Михаила с девяти вечера, смотрели телевизор и ждали меня. Я выпил с ними еще стакан водки на рябине и сказал Михаилу:

– Я обещал Игорю позвонить на телевидение. Давай позвоним. Программа «Добрый вечер, Москва!». Может, там кто-то еще есть. Пусть они его выручают.

Михаил снял трубку и набрал номер.

– Алло! Это «Добрый вечер, Москва!»? Я звоню по поводу Игоря Финковского, его арестовали в «Космосе»… Что? Это ты, Игорь? Ну вот, а тут за тебя волнуются! Передаю трубку.

Я с облегчением взял трубку:

– Игорь! Извини, что я удрал.

– Правильно сделали, – ответил Игорь.

– Они отняли пленку?

– Да вы что! Вся пленка у меня. Там сидел толковый начальник, майор КГБ, я написал ему задним числом просьбу разрешить съемку в гостинице, вот и все. Смотрите себя по телевизору завтра вечером. Пойдет весь кусок, целиком! Кстати, они спросили у меня, где вы живете, но я не знал. Вы в какой гостинице живете?

– Теперь это уже не важно, Игорь. Спокойной ночи! – Я положил трубку и изумленно повернулся к друзьям. – Ничего не понимаю! Они даже пленку у него не отняли!

– Я же тебе говорил! – усмехнулся Михаил. – Сейчас другие времена! КГБ не знает, за кого держаться, чтобы сохранить свою контору. Если они будут свирепствовать, как раньше, а завтра власть возьмут либералы, то их тут же распустят. Поэтому они сейчас между двумя силами.

– И ты думаешь, что по телевизору покажут все интервью? И то, как они ему руки выкручивали?

– Конечно! У нас сейчас и не такое показывают! И как милиция закрывает объективы руками, и как арестовывают телеоператоров…

– Ну и ну! – сказал я и оглядел стол на кухне, где мы сидели. Тут были масло, хлеб, соленые огурцы, винегрет и даже куриный суп, а у плиты стояла жена Михаила Лариса и консервным ножом открывала банку шпрот. Она была удивительно похожа на знаменитую советскую кинозвезду Людмилу Гурченко.

– Лариса, я не ем шпроты, – сказал я мельком.

Ее руки замерли над открытой банкой, а потом она повернулась ко мне со слезами на глазах и в голосе.

– Сволочь ты, Вадим! – сказала она. – Это же последняя банка шпрот во всей Москве! Я за нее три кило сахара отдала!

Я встал, подошел к ней и обнял за плечи.

– Ларочка, извини, пожалуйста!

А она вдруг уткнулась мне лицом в плечо и всхлипнула:

– Прости! Мы тут озверели совсем из-за этих продуктов…

– Детка, – сказал я ей. – Ты знаешь, зачем я приехал в Москву? Угадай!

– Найти свою Аню, – ответила она, вытирая слезы.

– Нет. Узнать у тебя секрет семейного счастья.

Это была моя пятая бессонная ночь в Москве. Хотя я проглотил таблетку снотворного и выпил почти пол-литра водки, сна не было ни в одном глазу. Ни сна, ни опьянения. Проворочавшись с час на диване, я встал, оделся и закурил у открытого в московскую ночь окна. Через несколько часов предстояла моя встреча с Бочаровым и, возможно, с Ельциным – встреча, которую мне сосватала Марина Князева. О чем говорить с ними? В этой стране все твердят о гражданской войне, но, кажется, только армия готовится к этой войне всерьез.

В темной гостинице громко тикали часы-ходики, а за окном по Мосфильмовской улице прошли поливальные машины. Дальше в черноте теплой августовской ночи я не то видел, не то угадывал памятью высокие дома Ломоносовского проспекта, Воробьевы горы и открывающуюся с них панораму ночной Москвы…

…Тогда была тоже теплая августовская ночь. Мы поехали на такси до Второй Кабельной, вышли у дома номер 28, поднялись по лестнице на второй этаж, и Аня своим ключом открыла квартиру номер 6. В квартире ярко горел свет, Аня крикнула в прихожей:

– Мама! Вот твой любимый Вадим!

Но никто не ответил.

Мы удивленно шагнули в гостиную. Там посреди комнаты стоял стол, накрытый накрахмаленной белой скатертью, на столе – ваза с цветами, бутылка шампанского, блюдо с пирожными «эклер» и высокие хрустальные бокалы. К шампанскому была приставлена записка:

«ДЕТИ, Я УШЛА НОЧЕВАТЬ К ПОДРУГЕ.

ЖЕЛАЮ ВАМ САМОЙ ЛУЧШЕЙ НОЧИ.

И ВАДИМУ СЧАСТЛИВОГО ПУТИ.

АНЕЧКА, ЕЩЕ РАЗ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ.

ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ В КРОВАТИ СВЕЖЕЕ.

ОБНИМАЮ ВАС, МАМА».

Мы прочли записку и переглянулись. В глазах у Ани были испуг и вопрос. Мне кажется, то была первая в нашем романе ночь, когда мы любили друг друга. Не занимались сексом и даже не делали любовь, как говорят в Америке, а – любили. Под утро, лежа своей шелковой головой на моем плече, Аня сказала:

– Самое ужасное, что ты мне снился всю последнюю неделю. Как будто ты нищий и больной валяешься в Нью-Йорке на Бродвее. И когда ты пришел с цветами и сказал, что уезжаешь… у меня сердце упало.

Я молча гладил ее по голове. Мне хотелось плакать от жалости к самому себе. Почему-то и мне в те дни казалось, что в Америке со мной случится что-то ужасное. По ночам мне снилось, что я, безработный, вербуюсь на рубку сахарного тростника на Кубе. И там, на кубинских сахарных плантациях, сдыхая от ностальгии, слушаю московскую радиостанцию «Голос Родины»…

…Легкие шаги босых ног послышались у меня за спиной. Я оглянулся. Лариса – в одном халате – вышла из спальни, подошла ко мне и взяла сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике.

– Ты что не спишь? – сказала она, прикуривая.

Я пожал плечами.

– Ты видел Анну? – спросила она.

– Я не могу ее найти.

– Может, она тоже уехала? Ведь ее муж еврей. Сейчас все бегут из этой страны.

Это было новым и неожиданным для меня поворотом – за все эти дни я ни разу не подумал, что ведь и Аня могла эмигрировать. Но если бы она эмигрировала, неужели бы не нашла меня, не дала знать, где она и что с ней?

– А вы не собираетесь? – сказал я Ларисе. – Твой муж тоже еврей. Он сказал, что у вас в почтовом ящике была листовка «Памяти» насчет погрома.

– Нет, мы не уедем. Ты же знаешь Михаила – он будет сидеть здесь до тех пор, пока они дают ему возможность держать в руках кинопленку. А все остальное ему просто до лампочки. Чаю согреть?

– Нет, спасибо…

– Уже светает.

– Да. Так что ты мне скажешь?

– О чем?

– О секрете семейного счастья.

– Да перестань, Вадим! – отмахнулась она.