Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

– Знаю, вижу, что молодец. А ведь ты такая была… неприспособленная… Все на мамочкиной шее, за ее широкой спиной… Ну да ладно. Молодец, так держать. Времена сейчас трудные, но и мы, как видишь, не пропадаем. А ведь как нас, стариков, обобрали… Все накопления, все, что на смерть себе скопили… – в уголках подведенных черным карандашом глаз сверкнули две злых слезинки. – Но ничего. Мы, старое поколение, оптимисты! Живем и жить будем! А как твои дела, как Славик?

– Славик в армии, – вздохнула Ирина Сергеевна. Ей вовсе не хотелось рассказывать этой женщине о свалившемся несчастье.

– Служит? Молодец! Надо Родину, нас вот, стариков, защищать. Мы в свое время трудились, теперь пусть молодежь о нас позаботится. А то у них сникерсы да буги-вуги одни на уме. Привыкли на всем готовом… Ко мне давеча внук приходил. Студент, в юридическом учится. Нет чтобы бабушке гостинца принести – где там! Зашел, проведал, то да се, а как вышел, я глядь – на серванте десятка лежала, так нету. Как корова языком слизнула!

– А еще ты мне вот что скажи, – продолжала наседать Наина Петровна. – Ты молодая, лучше разбираешься… Квартиранта я держу. Студента. Парень он худощавый из себя, а ест неимоверно. Кастрюлю супа в один присест уплетает. И я вот что считаю: не иначе как наркоман! Говорят, у таких-то аппетит прямо бешеный. Пошарила в его вещичках – может, думаю, улики какие, шприцы, ампулы найду, так нет. А ты что посоветуешь?

– Н-не знаю… С наркоманами не знакома, – тяготясь беседой, поежилась Ирина Сергеевна.

– А я уверена – наркоман, – убежденно мотнула головой Наина Петровна. – Я бы их убивала на месте. Прямо сразу, как только выявили, – к стенке. Чтоб, значит, заразу всякую, СПИД не распространяли.

Ирина Сергеевна молчала растерянно.

– А ты, милочка, что-то грустная, – догадалась вдруг собеседница. Небось, дела сердечные? Сына в армию спровадила, а сама шуры-муры!

Наина Петровна игрива ткнула Ирину Сергеевну в бок.

– Сорок пять – баба ягодка опять!

– Мне сорок… – отчего-то обиделась Ирина Сергеевна.

– Тем более! И-эх, мы-то в твои годы веселей были. Я дома и не сидела. То в санаторий, то в профилакторий… И на работе – все праздники отмечали, дни рождения. Банкеты, танцы до упаду… Эх, вы… – с укором покачала головой Наина Петровна.

– Да как-то… не танцуется…

– Нет, вы посмотрите на нее! – возмутилась Наина Петровна громко так, что окрестные старички заволновались, завертели морщинистыми шеями, щуря подслеповатые глаза. – Нет, вы смотрите! Молодая, красивая, а ей, видишь ли, не танцуется!

Ирина Сергеевна взорвалась наконец, рванулась в сторону, проронив в сердцах:

– Да танцуйте вы… Прямо здесь, сейчас начинайте. Пляшите, раз других забот нет.

– И будем! – басила ей восторженно вслед Наина Петровна. – Обязательно! Совет ветеранов уже поставил перед мэром города вопрос о том, чтобы здесь по вечерам духовой оркестр играл. Для нас, пенсионеров. И мы станцуем. На зло таким пессимистам, как ты, плясать будем!

Ирина Сергеевна спешно удалялась, бормоча:

– Дураки старые… Прости меня, Господи, но какие они все-таки дураки…

Она бежала почти, стуча каблучками по впечатанной в остывший асфальт гальке, торопилась домой, и тонущий в сиреневых сумерках город смотрел на нее оранжевыми окнами притихших домов слепо и равнодушно. До боли в сердце стало ей вдруг ясно, что на всем этом отвоеванном когда-то у дикого поля, обжитом и густонаселенном – поэтажно, до самою поднебесья – пространстве нет ни одного человека, который думал бы сейчас о ней, о Славике, о случившейся с ними беде. Люди жили, обустраивались, спешили, психовали и мучились бессонницей, ссорились и судились, договаривались и разводились, получали инфаркты, истово лечились, а потом умирали наконец, но в итоге их самозабвенной, поглощающей все силы и помыслы деятельности всякий раз получалось что-то обескураживающе-неуютное, мало приспособленное к спокойной и счастливой жизни.

На протяжении последних десяти лет она сократила свои потребности до минимума, радуясь, что не приходится искать «полезные знакомства».

И вот теперь она с ужасом осознавала, что ей опять предстоит стучаться в закрытые двери, просить, нарываясь на бесконечную череду отказов, от чего она успела уже отвыкнуть за годы своей окукленной, самодостаточной жизни. Но несправедливый мир, заявив права на ее сына, забрал его, поглотил, а потом опять замкнулся перед ней, застыл неприступно в монолитном и глухом равнодушии…

В подсвеченных лиловым закатом сумерках подошла она к дому. У подъезда пофыркивал, чадя выхлопной трубой, желто-синий милицейский «уазик». Двор был пуст, и вышедший из подъезда молодой, в расстегнутом кителе милиционер с тощей коленкоровой папочкой направился было к машине, но, заметив припозднившуюся жилицу, шагнул к ней, определив безошибочно.

– Милохина Ирина Сергеевна?

– Я… Что-нибудь о Славике?!

– Каком Славике? – удивился милиционер. Ирина Сергеевна дышала загнанно, соображая путанно, что милиция занимается другим. Милиционер– три маленьких звездочки на погонах, старший лейтенант, кажется, Ирина Сергеевна в этом плохо разбиралась, – заметив ее испуг, попытался успокоить, догадавшись:

– Славик – это муж или сын? Нет, я по другому поводу. Евфимия Борисовна Шнеерзон – ваша знакомая?

– Подруга, – вновь напрягшись, подтвердила Ирина Сергеевна.

– Она вам письмо оставила. Я его принес и хотел бы с вашей помощью уточнить кое-что для протокола.

– Протокола? – замороченно попыталась уяснить для себя суть сказанного Ирина Сергеевна. – Почему письмо?.. Мы с ней только что виделись. Если для… протокола, или как там его… Она сама вам все расскажет…

– Не расскажет, – вздохнул милиционер, доставая из тонкой папочки раскрытый почтовый конверт. – Тут для вас написано, про болезнь неизлечимую и другое…

– А сама-то она где? Фимка-то? – бестолково отбивалась Ирина Сергеевна.

– А сама гражданка Шнеерзон три часа назад из окна своей квартиры выбросилась. Девятый этаж, знаете ли… Так что, если не возражаете, прошу проехать со мной в морг на опознание тела. Формальность, конечно, но больше некому. Это недолго. А назад вас потом доставим. В целости и сохранности, – добавил зачем-то милиционер.

Вздохнув тяжко, он спрятал письмо в черную папку и, придерживая бережно под руку, повел онемевшую Ирину Сергеевну к машине.

В этот раз Новокрещенов спал без сновидений и проснулся мгновенно, будто кто-то в бок толкнул. Долго не мог понять, разодрав слипшиеся отечные веки, наступило новое утро или тянется все тот же серый, похожий на сотни прочих день.

За оконцем, выходящим во двор, было тихо и сумрачно. Малолетняя Аликова орда то ли не проснулась еще, то ли угомонилась.