Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

– Почему? – изумился Новокрещенов. – Заслужил!

– Да потому, что про судимость дознались, суки, теперь хрен мне, а не Югославия…

Он замолчал, ковырнул из банки золотистую шпротину, пожевал, потом, оттолкнувшись от земли несоразмерно длинными руками, не иначе как от предков-пахарей унаследованными, вскочил пружинно и заявил:

– Я сейчас, мигом. Тут неподалеку дачи есть, пойду хоть лука зеленого пучок нащиплю. А то лето началось, а я ни перышка не попробовал. То война, то пьянка…

– Брось, – предупредил Новокрещенов. – Садоводы нынче злые, урожай стерегут. И милиция патрулирует. Поймают – хлопот не оберешься!

– Да что им, пучок лука жалко, что ли? Попрошу – небось, не откажут. – Ванька скосил глаза на медали и орден, улыбнулся самодовольно. – Что я, блин, зря на фронтах кровь проливал? Как День Победы наступает – ветеранов на руках носят!

– Так то в праздник… – покачал головой Новокрещенов. Но Жмыхов уже удалялся, хлеща маскировочными штанами по расступающейся перед ним с паническим шелестом траве.

Оставшись в одиночестве, Новокрещенов откинулся на спину, сорвал склонившуюся по-свойски над ним ромашку, прикусил стебелек зубами и затих, вслушиваясь в лесной шум и глядя пристально, как плыли в вышине, сменяя торопливо друг друга, набухшие холодной влагой облака, спешили, унося с собой дождь в неведомые дали, равнодушные отчего-то именно к этой, иссохшей в конце июня земле…

И подумалось ему вдруг о том, как хорошо было бы стать, например, писателем, и уже другим, неспешным и все понимающим взглядом обозревать этот мир, описывать его тщательно, перенося скрупулезно на бумагу, увековечивать, делясь открытиями с благодарным, умным читателем. Рассказать ему про денек вот этот, умиротворяюще-ласковый, про дубы столетние, в три обхвата, пофантазировать о том, что видели они под вековой сенью своей…

Неожиданно он поймал себя на том, что, даже раскинувшись безмятежно, остается внутренне напряженным, пальцы рук стиснуты в кулаки, шея затекла, а судьба выгнутой на неощутимой волне ветерка паутинки тревожит до сердцебиения и холодного пота на лбу – сейчас не выдержит, оторвется и улетит. Кстати, и Ваньки что-то подозрительно долго нет.

– Черт. Вот черт! – выругался, сев на корточки и озираясь кругом, Новокрещенов. Прождав еще четверть часа, он замаскировал бутылки и закуску пучками травы – не то наткнется залетный бомж, мигом сопрет – и зашагал раздраженно в ту сторону, куда потопал непоседливый орденоносец. Меж корявых, изломанных половодьем стволов подлеска вилась приметная, податливо-влажная под ногой тропинка. Окрестные дачники часто ходили здесь, спрямляя через буреломы путь к автобусной остановке, откуда отправлялись затем по домам, нагруженные до онемения рук выращенными на участке овощами и фруктами. Через полсотни шагов роща поредела, забелела пеньками срубленных втихаря огородниками для неотложных нужд деревьев, а вскоре показались дачные домики, вернее, будки, сколоченные вкривь и вкось из подручного материала – мятых листов кровельного железа, фанеры, сырых березовых и тополиных стволиков. Но это на краю огородного массива, а дальше, вглубь, строения вырастали в два, а то и в три этажа, тяжелели, впечатывались в грунт бетоном и силикатным кирпичом, столбили землю тесовыми заборами, возле которых отдыхали, словно лошади у коновязи, породистые автомобили. У штакетника одной из таких капитально обустроенных дачек толпился и гомонил народ.

– По почкам его, по почкам! – визгливо причитал старичок в обтягивающем кривые худосочные ножки трико. Он азартно подпрыгивал, напоминая отставного танцовщика, тряс в ярости академической бородкой, поучая толпу. – Наипервейшее дело, друзья, почки ему отбить. На Руси с ворами так испокон веков поступали…

– Х-ха! Почки! Я с вас смеюсь! – возражал кто-то из глубины толчеи.– По-вашему, здесь почки? Пустите меня, я вам покажу, где у него почки. Я врач, я изучал анатомию!

Хоронясь за колкими ветвями дикого шиповника, Новокрещенов, уже догадываясь, что происходит, всматривался в толпу.

– Вяжите его, мерзавца, вот веревка крепкая, бельевая, – хлопотала толстая тетка в соломенной шляпе-сомбреро и облегающих плотно зад и ляжки леггинсах, что делало ее похожей на вставшую на дыбы свинку из детских мультиков.

Народ чуть расступился, и стало видно, как Ваньку привязывают к штакетнику, растягивают веревками руки по сторонам, распинают, а вертлявый подросток, резко выделяющийся из толпы огромными, на несколько размеров больше положенного для его тельца, цветастыми шортами и рубашкой, с обручем наушников плейера на голове, бьет тонкими, будто спички, торчащие из коробка, ручками, по изумленному Ванькиному лицу, пританцовывая разболтанно под одному ему слышимые музыкальные ритмы.

– Вот суки! – разъярился Новокрещенов. – Так и убьют ведь!

Судорожно крутнув головой, он ухватил подвернувшийся кстати толстенный березовый сук, который проглядели отчего-то домовитые огородники, и, подняв его над головой, с рыком выломился из чащи.

– У-у-у… бью!

Не ожидавшие нападения, испуганные нечеловеческим воплем, дачники сыпанули по сторонам.

– У-у-у… падлы… – хрипел Новокрещенов, задыхаясь от волнения и непривычки к бегу, а сам уже распутывал веревку на одной Ванькиной руке, потом рванул на другой, вцепился зубами в неподатливый узел.

– Во, в натуре, влип… – ошалело бормотал Жмыхов, помогая ему.

– Идти сможешь? – спросил Новокрещенов и в ответ на кивок скомандовал: – Все! Уходим, – и, подхватив под руку, поволок в чащу, как раненого из-под обстрела, замечая краем глаза, что дачники, отбежав недалеко, опомнились от страха и уже кучкуются с мотыгами наперевес, показывают на них пальцами, подбадривая и подбивая друг друга на контратаку.

– Эх, ты, спецназовец хренов, – корил Ваньку, улепетывая в спасительную рощу, Новокрещенов, и тот оправдывался вяло, ойкая и хватаясь за бок при каждом шаге.

– Так они засаду по всем правилам боевой науки устроили! А я от мирной жизни расслабился. Только над грядкой склонился и успел три перышка лука сорвать – как дали по кумполу железякой, у меня все рамсы попутались. Очнулся, уж когда бить и привязывать стали.

На знакомой полянке отдышались чуток, собрали в пакет недопитое.

– Хрен с ней, с природой, – махнул рукой Новокрещенов.

И когда подходили к мосту, ведущему на родную, привычную сторону, Ванька, спохватившись, лапнул себя за грудь.

– Во, блин, самую крутую медаль, «За отвагу», сорвали. Хрен теперь восстановят!

– Орден-то цел? – озаботился Новокрещенов. – Ты его, Ванька, особо береги. Нынче орденоносцам амнистия полагается. При твоем образе жизни награда такая очень даже сгодится.