Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

«Погоди, сука! – кусал в ярости губы Славик. – Сейчас я тебя приложу!»

Над головой затарахтели, нависнув низко, две «вертушки», дали залп «нурсами» по окраине села, и Гога заторопился, зашаркал быстрее по осыпи, рявкнул, не оглядываясь:

– Хады бэгом, свынья!

А идущий сзади «дух» уперся автоматом в спину, подгоняя.

«Пора!» – решился Славик.

Он присел резко, и плюгавый орденоносец с размаху налетел на него, споткнулся. Славик перехватил его автомат за ствол, крутанул, перебрасывая чеченца через себя, вырвал оружие и достал-таки «духа» прикладом по голове.

Гога услышал шум, обернулся, но опоздал. Славик навскидку огрел его длинной очередью. Пули стеганули Гогу по могучей груди, швырнули с тропы, и он покатился вниз, ломая кустарник. Славик повел стволом в сторону маленького «духа». Тот сидел, схватившись за голову, таращился на Славика, раскачиваясь, словно кобра перед дудкой факира, и подвывая:

– Не убивай, солдат! Мой тебя отпускать хотел! Денга дам. Две тыщи долларов. На, возьми!

– Небось ваши, чеченские, фальшивые? – равнодушно поинтересовался Славик.

– Не-е, настоящие. Американские…

Чеченец схватился за нагрудный карман, начал расстегивать трясущимися пальцами пуговицу, но все не мог расстегнуть, повторяя завороженно:

– Сейчас, земляк, сейчас…

– В каком кармане доллары? – деловито уточнил Славик. – В правом?

– Здесь, – хлопнул себя чеченец по груди. – В правом, брат, в правом. Сейчас…

– Некогда мне, – сказал Славик и выстрелил в левый карман куртки, за которым трепетало напрасной надеждой сердце боевика. Потом, нагнувшись над телом, рванул клапан кармана вместе с пуговицей, достал тощую пачку зеленых банкнот, сунул за голенище своего разбитого «берца». Вытащил из подсумка убитого два скрепленных синей изолентой автоматных рожка, заткнул за пояс и, повернувшись, пошел назад по тропе к селу, где уже без умолку трещали автоматные очереди, куда летели с шелковым шелестом невидимые в поднебесье снаряды и куда – он знал это наверняка – скоро придут наши.

А в это время Новокрещенов шагал сосредоточенно по тротуарам, не замечая прохожих и проклиная в сердцах технаря-идиота, а заодно с ним всю интеллигенцию, кичащуюся своим образованием и уязвимую для любых, способных запудрить ей мозги лженаучными теориями проходимцев.

«Напридумывали, сволочи, себе теорий, – злобствовал Новокрещенов, косясь непримиримо в сторону дворников, уныло гоняющих пыль по растрескавшимся тротуарам. – Вишь ты, космический ветер их питает… Налопаются картошки с макаронами, а после рассуждают о вечности, в нищете.

Нет, он, Новокрещенов, отныне живет по-другому… Вон, Федя Чкаловский тридцать лет по тюрьмам сидел, образования – три класса и коридор, а какими деньками теперь ворочает! И сам безбедно живет, и другим помогает. И реальной пользы от него для общества го-о-ораздо больше, чем, например, от придурошного строителя полиэтиленовых пирамид…

Но раз уж не удалось оплести Кукшина паутиной показаний потерпевших и доказать преступную деятельность – незаконное врачевание, мошенничество, доведение пациентки до самоубийства, придется атаковать его в лоб, деморализовать, сломить сопротивление, взять неожиданностью и нахрапом. Как говорили в зоне – на понт.

Широко шагая, разметав по коридорчику поликлиники вечнобольных старушек, Новокрещенов ворвался в «Исцеление». В приемной царила все та же атмосфера безмятежной, уверенной в себе роскоши. Томная секретарша подняла на вошедшего ленивые глаза, взмахнула ресницами-опахалами, сказала заученно-вежливо, растягивая слова:

– Приса-а-живайтесь…

– Да пошла ты! – бросил ей через плечо Новокрещенов и, успев заметить, как остекленел от удивления взгляд волоокой девицы, с треском распахнул дверь в кабинет Кукшина. – Привет чудо-лекарям!

Созерцавший сосредоточенно пестрый экран компьютера Константин Павлович обернулся, нажал какую-то клавишу на дисплее, разноцветное изображение погасло, его сменило приглушенно-бордовое свечение, отчего лицо доктора в затемненном кабинете сделалось незнакомым, воззрилось на вошедшего черными провалами глазниц, в глубине которых, как в жерлах вулканов, поблескивал адовым пламенем багровый отблеск монитора.

Видимо, узнав пациента, Константин Павлович включил настольную лампу с матовым, в веселеньких цветочках, абажуром и сразу стал прежним – светлым, улыбчивым, безмерно-добрым, эдаким Айболитом новой формации.

– О-о, здравствуйте! А я уж забеспокоился. Думаю, куда же это вы, голубчик, запропастились? Болезнь-то, если не лечить, прогрессирует… Я ведь, батенька, все-таки не Господь Бог и в крайне запущенных случаях ничего гарантировать не могу…

– Да бросьте, Константин Павлович, скромничать! С вашим талантом!– усмехнулся Новокрещенов.

– Будет вам, голубчик, – польщенно расплылся в улыбке Кукшин и указал на мягкое, черной кожи, кресло рядом. – Присаживайтесь.

Новокрещенов, отодвинув кресло чуть в сторону, оказался в тени, а вот Константин Павлович виделся теперь в свете лампы четко и ясно, как под лучами прожектора.

– Доллары искал. Сумма-то невеликая, да тоже в кармане не валяется. Вот… Пошарил кое-где… по братве… Пацанам честно сказал, мол, циркулус витиозус, – развлекался Новокрещенов, – что по-латыни означает: нет выхода. И, поскольку крупная сумма в долларах является кондицию синэ ква нон, то есть непременным условием исцеления, я его выполнил.

– Вы… вы знаете латынь? – насторожился Кукшин.

– Гроссо модо – в общих чертах. Так же, как и вы, в основном те выражения, которые в кратких словарях иностранных слов присутствуют. Потому что латынь в нашем мединституте преподавали кое-как, только-только, чтоб будущий доктор сумел рецептурный бланк заполнить. Не то что в прежние времена, когда на латыни диссертации защищали…

– К-какие диссертации? В каком э-э… нашем мединституте? – ошарашенно воззрился на него Константин Павлович.

– Да в том же самом, где и ты, Костян, учился, – уточнил, подмигнув дружески, Новокрещенов.

– А-а… как же… Я имею в виду… ну, все это… – беспомощно развел руками Кукшин.

– Ты имеешь в виду мой визит в качестве пациента? – подсказал Новокрещенов. – Так я тебя разыграл. А заодно полюбовался на то, как ты лихо, даже не прибегая к клиническому обследованию, впендюрил мне диагноз злокачественного заболевания. Я, между прочим, ту нашу беседу на диктофон записал… В качестве вещественного доказательства. У меня и пленочка имеется.

– 3-зачем?

– Увы, брат. Хомо хомени люпус эсто. Человек человеку – волк.

– То была с моей стороны шутка, – нашелся вдруг Кукшин. – Розыгрыш старого товарища, коллеги, который передо мной ваньку валял. Я тебя сра-а-зу узнал, х-хе! – погрозил пальцем доктор, фальшиво хихикнув. – Вот и решил… пошутить. Признаю, неудачно, но… совершенно бескорыстно!