Олег Ершов - Катунь Коварная

Время потекло, как горная река Катунь с высоких гор, стремительно унося за собой в дальнюю неизвестность все то, что зацепляло на своем пути, пробегая по маленькой провинции, подминая под себя вековые ценности и уклады местных жителей. Мощным сарафанным радио сплетни разносились по соседним селам, захватывая интерес жителей, рождая у них желание побороться с поставленными рекордами и увеличить то, что невозможно сделать с обыкновенными животными, которые самой природой были обречены давать ровно столько молока, сколько они могли дать. Но это уже совершенно никого не волновало, народ во главе с партийными работниками и начальством, которые хотели каждый день рапортовать о новых и новых достижениях, пытались каждый день придумывать и ухитрятся приписывать одной буренке столько молока, сколько она могла бы поместить в своем теле, если из нее вынуть все внутренности. Но наше высокое правительство на эти цифры смотрели, как на высокие достижения и, приняв доклады, развешивали медали и ордена всем, кто стоял у трибуны родной Коммунистической Партии Советского Союза.

Дымов лежал в камере следственного изолятора на тюремной «шконке», с широко раскрытыми глазами, всматриваясь куда-то мимо лампы дневного света, перекрестив на груди свои побелевшие от долгого непопадания на них солнечного света руки.

Глядя на него со стороны, сразу показалось бы, что он мертв, либо находится в глубоком летаргическом сне. Но широко раскрытые и не моргающие его голубые глаза, своей живой влажностью опровергали эти версии. И только края усталых век, подергивающихся ежесекундно, как бы пульсируя в ритме бьющегося сердца, сразу развеивали это неблагоприятное недоразумение.

Его печальные глаза, на первый взгляд, были пустынны и одиноки. Они были похожи на чистое, бездонное, выцветшее от теплого яркого солнца, осеннее небо. И это выражение глаз не предвещало ничего хорошего. Но все это было совершенно не так, как казалось бы на первый взгляд. Ибо он был в забытьи и не принадлежал уже самому себе. Он полностью, всей своей душой, был отдан глубоким мыслям и воспоминаниям.

Димка, очень осторожно и медленно перелистывал страницы своей, далеко непродолжительной жизни, стараясь, при этом, не пропустить ничего, даже самого, казалось бы, ничем не запоминающегося или как то ускользнувшего из его памяти, светлого дня. Ему отчетливо врезалось в память то далекое сказочное детство. Те летние яркие солнечные дни, когда он вместе с соседскими, деревенскими мальчишками, счастливый, чуть ли не до безумия, с залитым солнцем лицом и радостными глазами, бежал по летней пыльной дороге, прогретой июньским солнцем так, до боли, прижигало детские пятки. Бежал туда, где протекала извилистая речка с песчаными берегами и глубокими плесами. Туда, где она бережно прятала, неся свои чистые воды, под тенями ивы и густо растущего по берегам тальника.

У Димки медленно из левого глаза выкатилась чистая слеза и упала на серую грязную наволочку казенной подушки. При этом, он даже не вытер глаз рукою, и, как ни странно, не моргнул ими. В эти минуты Димка был далек от грязных и вонючих тюремных стен. Сейчас, глубокой ночью, ему никто не мешал вспоминать те радостные и счастливые дни того давно ушедшего неизвестно куда сладкого детства, таинственного и неповторимого, со своими обидами, ссорами и счастливыми до забвения историями и приключениями. Лишь яркий свет неоновых ламп этой глубокой ночью, растворяясь в его бездонных, пропитанных несчастьем и обидой потускневших глазах, завораживал его своим пронизывающим гипнозом, проникая до самой глубины его сердца, унося его из несправедливого мира со своей нечестной и грязной по совести игрой в оловянных и стойких солдатиков. Игрой, которую навязывали всем уже давно, на протяжении десятков лет, хотел ты этого или нет. Всем, кто пытался добиться в этой безрезультатной жизни, чего то, очень хорошего, посвящая себя с огромной пользой для других. А в результате добивался в лучшем случае, психиатрической больницы или лагерей, со стоящими по периметру автоматчиками. А в худшем случае, какой-нибудь никому не нужной, глупой и бессмысленной смерти в виде расстрела или другого умерщвления в виде несчастного случая или добровольного ухода из жизни. При этом причиняя родным и близким большое горе и боль невосполнимой утраты. И все же, находились еще люди, в этой огромной стране, которая кипела и возмущалась несправедливостью и непониманием живущего в ней общества, но все же верили, что они идут правильным путем в то самое светлое будущее, со своим счастьем и радостью, достававшимся, через голод и разруху. Через вытянутые жилы сталинских вагонеток. Но все-таки, это было счастье. Счастье людей, и другого они не знали, и не дано им было этого знать, потому, что это счастье, было распланировано и расставлено съездами Коммунистической партией Советского Союза.

Все эти мысли страшными и гадкими червями вползали в сознание Дымова из самых глубин его мышления и всякий раз разрушались все новыми и новыми бесконечными струями, меняющие одни на другие в пух и прах, разбивая предыдущие. Но лишь одна мысль не давала ему покоя. Она постоянно вплывала в его сознании, о чем бы он не начинал думать. Эта мысль была о его жене Галине и о маленькой дочери, которую он видел один раз в своей жизни и то, только издалека и через окно, когда он приезжал в роддом. Ему было очень обидно и больно, за то, что он ничем не может им сейчас помочь и как они живут, Дымов не мог себе представить. Конечно же, и другие важные мысли стояли стражниками в его голове. Они никак не давали ему уснуть и постоянно обрастали всяческой непонятной нечестью. Он вот уже полгода ждал и надеялся, что все образумится и его отпустят. Но он тогда еще не знал, что те погибшие милиционеры, в тот вечер возвращались с дня рождения своего друга и были изрядно подвыпившие. Они были настолько пьяны, что не видели ничего перед собой. Но начальство не имело права признавать этот факт, и было дано строгое указание найти виновного, и объявить всем жителям через газету, о совершенном преступлении. Вот Димка и попал совершенно случайно под это распоряжение. И поэтому следователь так долго готовил материал, собирая по крохам того, чего совершенно не было. Димка знал, что завтра его повезут на суд и там все решится. А сегодня он никак не хотел об этом думать, и был погружен совсем в другие мысли. В глубине души он, конечно же, очень сильно осуждал себя, за то, что связался в тот день со Светкой, но и в то же время, он знал, что в гибели милиционеров он ни как не виноват.

Как обычно за железной дверью камеры, рано утром послышались разговоры охранников и громкие шаги. Привычный поворот ключа в замке, открыл камеру.