Александр Солин - Неон, она и не он

«Вот видишь! – отвечала она. – А я готова…»

Она выждала, когда улягутся его беспомощные стенания и сказала:

«Знаешь, страна большая, и мне ее не вылечить. Ну, и ладно: хотите болеть – болейте на здоровье. Но я врач и моя область – медицина. А ты не представляешь, что творится в вашей (она сказала «в вашей», словно отряхивала прах со своих ног) медицине, ты просто не представляешь! Гиппократ в гробу переворачивается! Какая там клятва, какой гуманизм, какая этика! Террариум единомышленников, вот как это теперь называется! Опытные врачи работают на износ на нескольких работах, выматывая себя и тихо ненавидя пациентов и коллег. Молодежь неграмотна, лжива и корыстна. Я недавно спросила одного педиатра, которого знаю с института, зачем он им стал. Знаешь, что он мне ответил? «Любая мать за своего ребенка последнее отдаст!» Как тебе это нравится? А что творится в стационарах! Стало обычным делом, когда больные умирают от неправильного лечения, а врачи вырывают из истории болезни листы с ошибочным диагнозом и назначениями и заменяют их правильными. Кроме того, бессовестному врачу ничего не стоит подставить медсестер и свалить вину на них. Знаешь, до чего дошло? Медсестры тайком фотографируют историю болезни, чтобы предъявить, если их привлекут. И ты хочешь, чтобы я во всем этом участвовала? Нет уж, уволь! Ты скажешь: плевать, делай свое дело и не обращай ни на кого внимания! Если бы это была эпидемия чумы, я бы так и делала. Но здесь эпидемия другого сорта, и рано или поздно меня подставят или выживут! Оно мне надо?»

Раньше она редко рассказывала ему о том, чем занимается, обходясь научно-популярной версией своего ремесла, и сейчас, обычно сдержанная, она разволновалась до красных пятен на лице. Он попробовал ее успокоить, для чего ему пришлось крепко прижать ее к себе и опечатать рот поцелуем. Она ослабла, а освободившись через некоторое время, сказала:

«Не хочу больше об этом говорить. Все. Решено. А ты, чем меня слушать, лучше возьми еще раз, как ты умеешь. Кто знает, сколько нам осталось. Никогда и ни с кем мне не было так хорошо и спокойно! Я уеду, и буду там долго плакать по ночам, поверь мне. Но если я останусь здесь, я сойду с ума!»

На прощанье она сказала:

«Если захочешь приехать, дай мне знать, я все устрою…»

Сначала он хотел. Целый месяц хотел и говорил ей об этом по телефону каждый день. Затем желание стало худеть, пока не обратилось в тень, а потом и вовсе исчезло. Тем не менее, он еще долго продолжал ей звонить, уже как друг, радуясь, что она там устроилась, и грустно вспоминая их согласное и радостное житье. Через год она вышла замуж и уехала в Штаты…

– Ну, хоть убей, не могу вспомнить! – сообщил Юрка, шлепая себя ладонью по лбу.

– Вот за это и выпьем! – взялся Дмитрий за рюмку, которая догнала его размашисто запрокинутую голову и влила в нее содержимое. Не закусывая, закурил и тоном, от которого невозможно было не насторожиться, продолжил: – Послушай, что я тебе скажу…

Юрка невольно уставился на друга. Тот выдержал многозначительную паузу.

– Задумал я тут резиденцию поменять…

– В смысле?

– А взять и уехать отсюда к чертовой матери!

– Ну, ты даешь! А чего вдруг?

– Надоело!

– Ничего не понимаю! Может, случилось что? – Юрка взял сигарету и закурил, что делал крайне редко. Дмитрий, напротив, затушил свою.

– Как бы тебе объяснить… Ну, понимаешь – как-то все здесь пакостно становится. Зреет стойкое ощущение, что все здесь идет не так, а изменить невозможно. Остается только от этого сбежать…

– Может, ты и прав, да только кому мы там нужны?

– Это здесь мы никому не нужны, а там очень даже нужны! – ответил он, не переставая жевать. – Я навел справки. Пожалуйста – Испания, Италия: купи дом, заяви бабки и живи на здоровье! А с их визой можешь разъезжать по всей Европе!

– Что-то больно просто!

– А когда отдельно взятая гнида продает здесь украденный завод, порт, месторождение и прочие активы – как ты думаешь, к чему он готовится? Вот именно – к тому же самому! Только между нами есть существенная разница: наши деньги трудовые, а его – ворованные!

– Ну, не знаю, Димыч, не знаю. Не готов я сейчас такие вещи решать…

– А ты думай, думай! Я тебе так скажу: мы, сорокалетние – последний оплот целомудренной России. После нас она станет совсем другой страной, и нам в ней места не будет!

– Люблю, Димыч, когда ты красиво выражаешься!

– Красиво выражаться – плохо. Важно выражаться правильно, – снова взялся Дмитрий за сигарету. – Знаешь, что меня смущает последнее время?

– Ну…

– Вот, вроде, сорок лет – что за славный возраст! Из болезней только похмелье, небо чистое, взор ясный, положение, женщины и прочие радости! Только у меня такое чувство, что взрослая жизнь меня так и не коснулась…

– Это как?

– Быть взрослым – это значит создавать события и участвовать в них. А я пока ничего не создал и ни в чем не участвовал…

– Ну, это ты зря. Посмотри на наши достижения. Можно подумать, у нас все такие обеспеченные!

– Все это шкурное, мой друг. Любой нищий, построивший церковь, дорогу, мост выше нас будет…

– Ах, вот ты о чем! Ну, не знаю, не знаю, может, ты и прав…

– Кстати, с эмиграцией у меня пока полный облом! – спокойно сообщил Дмитрий.

– Это как?

– Девушку тут одну встретил…

– И что?

– Пока не добьюсь ее, об отъезде нечего и думать…

– Вот странно! Насколько я помню, твои бабы – уж извини, я столько их перевидал, что серьезно относиться к ним не могу – так вот, твои многочисленные бабы никогда не мешали тебе делать то, что ты хотел!

– Здесь, Юрка, особый случай…

– У тебя случай всегда один и тот же!

– Э, нет, брат, все не так… Я ей предложение сделал… Никому не делал, а ей сделал…

– Да! Ты! Что! – охнул Юрка, уставившись на друга круглыми глазами. – Ушам своим не верю! Да кто же она такая?

– Э, брат… Королева, вот кто… Три дня назад в парке встретил…

– И сразу предложение сделал? Ты, Димыч, часом, не того?

– Того, точно, того… – мечтательно улыбнулся он. – Только ты матери про предложение не говори…

– Да-а-а! Ну, ты даешь! А она что?

– Отказала, конечно! – продолжал улыбаться Дмитрий.

– И что теперь?

– Согласится, куда она денется… Иначе мне не жить!

– Нет, ну, точно, стареешь! – не унимался Юрка.

– Не говори, брат, не говори, старею. И это хорошо!

– Да ты не представляешь, как я за тебя рад! Ты уж постарайся! Пора, наконец, о наследниках подумать!

– Обязательно, Юрка, обязательно! Вот женюсь и увезу ее отсюда к чертовой матери вместе с движимым и недвижимым имуществом, чтобы даже духу нашего здесь не было!

Заглянула Вера Васильевна и обвела взглядом плоские лица тарелок с неаккуратно стертым гримом из соуса, горчицы и кетчупа, испачканную табачной перхотью пепельницу, наполовину пустой флакон с неспокойным желтоватым эллипсом внутри, обнажившиеся ладони десертных тарелок с остатками замшевой буженины, лацканов голландского сыра и тусклого рыбьего перламутра, пустые салатницы, помятую физиономию лимона и надорванный кусок хлеба рядом с засаленной бумажной салфеткой – изъеденный разговором стол, как побитая молью времени жизнь.