Александр Солин - Неон, она и не он

Они зашли по колено в прозрачную воду, и там она стояла под жарким солнцем, пока он, зачерпывая полные пригоршни прохлады, опрокидывал их на ее кожу, готовя к глубине. Потом они забрались по пояс и долго шли, пока не погрузились по грудь, и она почувствовала первые признаки легкости. Он остановился и, припав к ее груди, смыл ее запах со своих губ.

«Какой молодец! – подумала она. – Как он все верно делает!»

Он потянул ее дальше, и она испугалась: «Боюсь!..»

«Не бойся, ведь я с тобой!» – обдал он ее темным пылающим взором. И она поверила ему и пошла с ним дальше. Когда вода дошла до горла, он взял ее за бедра и скомандовал:

«Теперь плыви!»

«Боюсь!» – пискнула она, но он уже толкал ее на глубину, и она, не чуя под ногами дна, забилась и… поплыла!

«Я плыву, я плыву!» – извиваясь и разбрасывая руки и ноги, тоненько повизгивала она, а он плыл рядом и снисходительно улыбался.

«Боже, она плывет! Сама плывет!» – низким грудным голосом прорычал дьявол у нее в груди.

Она испугалась, и тут же ей в рот попала вода. Она попыталась выплюнуть воду, но набежавшая волна толкнула ее в лицо, и она захлебнулась ею. У нее перехватило дыхание, она закатила глаза и, кажется, на миг потеряла сознание. Он был рядом, и она, ничего не соображая, обхватила его, раздирая ему ногтями спину. Он же, вместо того чтобы подобно дельфину вынести ее на берег, вдруг сложил руки над головой и отпустил себя вместе с ней в пучину, прямо к центру земли. И там она, сотрясаемая судорогами асфиксии, вдруг услышала рядом с собой тонкий жалобный крик, словно у того, кто кричал отнимали жизнь. Но кто же это так тонко и жалобно кричит? Неужели он? Неужели ему так больно? Но почему же больно? Ведь это так сладко и бурно, так страшно и чудесно, что стискивает горло и перехватывает дыхание! Как смешно он кричит! Взрослый мужчина не должен так кричать! Пожалуйста, не кричи! Пожалуйста, уйди от меня, это невыносимо! Нет, подожди, не уходи! Нет, уйди, я больше не могу, не могу, не могу!.. Нет, останься, не уходи… не уходи, мой голубчик, не уходи… печальна жизнь мне без тебя… не уходи, прошу тебя, не у-хо-ди-и-и…

«Боже мой, неужели это кричала я?»

– Наташенька, родная, почему ты плачешь? – услышала она. – Я сделал что-то не так?

Пошлость, как и разврат, приходит вместе с пародистами.

Скажут про него: «Он слаб, он смешон, он нетипичен, он надуман». Скажут так и будут неправы, ибо он выше их и недоступен их костлявым локтям и грязным языкам.

Есть полотеры и есть полосёры.

Первые по мере сил превращают липкую тягучую субстанцию быта в тонкий защитный слой, позволяющий легче переносить наши трения с жизненным путем. Вторые, чья индоссированная интерпретация экзистенциальной тоски солидарно коррелирует с инверсией их имманентной агрессивности и чья психофизика ощущений детерминирована угнетенными комплексами бессознательного, только и ждут, чтобы влезть в грубых «гадах» на деликатную поверхность и устроить там грязные танцы с окурками. Этакие прищуренные оборотни нон-эскапизма, ехидные вампиры чужого креатива, скрывающие свой творческий срам фиговым листком контент-анализа. Гештальт у них покорежен, горизонт ожидания искривлен, наблюдается ускоренная ретардация страдательных органов, а строфоида их когнитивного континуума перекошена логарифмом психолингвистического раздражителя, отчего траектория их патологии атрибутивно шизофренична. В соответствии с публичностью их сервитута они аннигилируют генеративные свойства метаязыка и дискредитируют катарсис, подменяя их глумливым кодированием и декларацией скотских нравов. Самонаблюдение у них исключено из рациона, поскольку грозит обнаружить их убогую ущербность, которую они гоготообразно и ржущеподобно скрывают. Одержимые зубоскальством, они подобны тем, кто боится спать без ночника. Их упражнения хороши для мышц лица, но не для ума. Можно себе представить, какой завистливой ненавистью окружили бы они его чувство, реши он им открыться! Да кто они такие, чтобы быть судьями всем и вся?

Приблизительно так имел право думать он, лелея ее притихшую головку у себя на груди, погрузившись в близкий и чудный аромат ее волос и внимая раскатам своего возвышенного чувства.

Она же, потрясенная свершившимся, прислушивалась к остывающему эху того невыносимо сладкого безумия, что так нежданно-негаданно пережила. И в самом деле – может ли быть что-либо прекраснее тех огневых цветов, которые он ей подарил? Тех, что озарив мир, разгладили искаженное лицо печали и возвысили звук одинокой струны! Несомненно, это было ОНО, то самое, долгожданное и опустошительное, потому что сразу за ЭТИМ – только страшная и великая смерть! Боже мой, и ЭТОГО она была лишена все прошедшие годы! Кажется, она кричала и плакала. Господи, что он о ней подумает!

Она шевельнула ногой и тут же ощутила побочные последствия их союза. Оставив его, она повернулась на спину и потянулась за полотенцем. Приводя себя в порядок, она чувствовала, как он в неоновой темноте следует за ней взглядом. Пора было что-то сказать, и он сказал:

– Я люблю тебя, Наташенька, очень люблю!

Она промолчала, и он, нащупав под одеялом ее руку, продолжил:

– Ты у меня самая лучшая, самая чудная, самая страстная!

«Да, да, самая страстная…» – блаженно улыбнулась она.

– Я не спросил тебя, предохраняешься ли ты, потому что теперь ты моя жена, и мне все равно…

– Все хорошо, не волнуйся! – успокоила она его, а про себя подумала: «Нет уж! Теперь ни о какой беременности и слышать не хочу! Позвольте сначала насладиться запретным плодом!»

– Ты ничего не хочешь? – спросила она, больше всего желая сейчас остаться наедине с волшебным восторгом, что сиял в ней чудным, слегка утомленным августовским светом. – Может, еще коньяк? Может, чай, кофе? Я могу разогреть ужин…

– Я хочу только тебя!

– Подожди, я схожу в ванную. Вот, возьми пока полотенце…

Она набросила халат и покинула спальную. В ванной она взглянула на себя в зеркало и обнаружила в широко раскрытых глазах своего отражения искры нерастаявшего изумления. Господи, это, наконец-то, случилось, и теперь она знает, что такое оргазм! Теперь она по-настоящему полноценная женщина – прекрасная, состоятельная и независимая! Она больше не холодная рыба, она жаркая, сумасшедшая и желанная! Как долго она этого ждала и как внезапно это случилось! Она закрыла ладонями пылающее лицо, затем отняла их и взглянула на свое отражение с гордым вызовом: «Настоящая, теперь настоящая!»

Он, лежа на спине, глядел в темноту и улыбался – блаженный, счастливый, растерянный. Если бы тишина могла петь, она бы пела сейчас скрипучим голосом Джо Кокера “You are so beautiful” или плагиатским тенорком Эрика Кармена “All by myself”, или почтительным хором Бич Бойз “God only Knows”, или со стриженной самоотверженностью Шины О’Коннор “Nothing comperes to you”, или со стонущей изысканностью Азнавура «She», или что-то еще. Да мало ли гимнов у темноты!