Ирина Станковская - Фанастическая любовь. Сборник рассказов

«Батильда д’Анжу, – начал тем временем бубнить крупный человек в пышном одеянии, – вы приговариваетесь к отсечению головы за убийство вашего мужа, сиятельного графа д’Анжу. Вы так и не признали свою вину, но, может быть, увещевания святого отца помогут вам покаяться в содеянном и спасти свою душу! Отравив мужа, вы совершили страшное преступление, но милость Господня бесконечна!»

Батильда д’Анжу посмотрела на него и закусила губы. На помосте появились двое мужчин – крепыш в маске, с засученными рукавами и в кожаном фартуке, и толстяк в длинном черном балахоне.

«Мне не в чем каяться. Я не убивала мужа! – раздельно и громко произнесла Батильда. – Моя душа пойдет в Рай, а настоящий убийца будет гореть в Аду!»

Священник приблизился и что-то зашептал ей на ухо. Батильда слушала и отрицательно качала головой. Палач развязал ей руки, чтобы она смогла перекреститься, и девушка выпрямилась и осторожно, мягкими движениями, принялась разминать пальцы.

Поглотительница забыла о еде. Она не пыталась извлечь информацию из тихого разговора двух самых важных в этот момент персон.

Зефирелла Мортис была очарована. Эти темные волосы, в беспорядке падающие на плечи, эти тонкие руки с длинными сильными пальцами любительницы игры на клавикордах, этот изящный контур фигуры. Строгое благородство жестов, мелодичная речь. Перед Поглотительницей стояло самое гармоничное создание во Вселенной.

Тем временем священник отошел от девушки, и палач подтолкнул ее к плахе. Батильда оглянулась, и Зефирелла увидела в ее глазах безнадежную горечь пустоты, которая целиком заполнила это совершенное существо. Зефирелла потянулась к ней, ощутив внезапно ни с чем не сравнимое родство. Эта пустота была сродни вечному голоду, заставляющему Зефиреллу мчаться вперед, пожирая, пожирая без возможности остановиться и наконец-то насытиться на всю оставшуюся жизнь.

Зефирелла почувствовала вибрацию – это взмахнул топором палач – и наконец-то проникла в стремительно гаснущий разум Батильды д’Анжу. Впервые в жизни Поглотительница насыщалась не для утоления голода. Пища была взята без остатка и положена в хранилище для особо ценных трофеев.

Внезапное ощущение глубокой вселенской несправедливости пронзило Зефиреллу Мортис

«Она действительно не виновата!» – крикнула бы она, если бы смогла.

Родители Чена приехали в Штаты задолго до его рождения, и слова «ассимиляция» и «адаптация» являлись для него чистой абстракцией. Чен был высок и худощав, но казался меньше ростом из-за сутулости. Он предпочитал очки в роговой оправе и не умел носить даже самую элегантную с иголочки одежду. На его нескладной фигуре книжного червя любой костюм выглядел мятым и мешковато сидящим. В университете он ничем не выделялся, разве что рассеянностью, и доводил до бешенства некоторых преподавателей способностью переключать любую тему научной беседы в интересующее его русло. Причем ораторским искусством Чен не обладал, и мало кто видел рациональное зерно в его косноязычных рассуждениях. Подозревали даже, что свои блестящие научные доклады он пишет с чьей-то высокопрофессиональной помощью. Исключением был профессор Шаров, странный малообщительный старик, приехавший из России еще в конце прошлого века. Он всегда терпеливо выслушивал Чена, и не без его поддержки и советов юноша все-таки окончил университет и поступил на работу в солидную исследовательскую компанию. Чен ходил туда с неохотой, ему казалось, что жизнь его проходит зря, но найти более достойного применения способностям он не пытался. Чен орудовал цифрами и формулами с ловкостью умелого жонглера, в его чётком аналитическом уме выстраивались и топтались в ожидании великих дел целые армии идей, готовые к прорыву во многих областях науки.

Умерший вскоре в Шанхае двоюродный дядя оставил Чену в наследство процветающую фирму. Молодой человек воспрянул духом и, не особенно горюя по дяде (они никогда не виделись), но с огромной благодарностью, бросил скучную работу и основал собственную компанию. Большую часть суток он проводил один или с Шаровым, возясь с доведенными им до ума компьютерами, сканерами, анализаторами и прочими приборами, которые теперь были ему по карману. Многие из них Чен придумал лично, и даже мрачный Шаров иногда не мог сдержать восхищения при виде некоторых особо хитроумных агрегатов. Чен, сидя в окружении мониторов и аппаратных блоков, молча улыбался в ответ и плел пальцами изысканную вязь отточенных движений над виртуальными клавиатурами.

Он не интересовался социальными сетями, но однажды Шаров (он, как с удивлением узнал Чен, решил на старости лет искать себе подругу жизни) ткнул пальцем в пришедшее ему письмо.

– Она для тебя, парень, – хмыкнул он, – какая-то одержимая.

Чен был тронут. Он никогда не пытался познакомиться с девушками – его тщательно скрываемой тайной была болезнь с неприятным названием гаптофобия – боязнь прикосновений. Мать и отец с детства водили его по врачам, но никто не смог помочь мальчику. И теперь Шаров предложил ему наиболее простой выход. Чен наделся, что роман так и останется виртуальным, не задумываясь о том, что не всех девушек устраивают подобные отношения. Зато теперь, в разговоре с редкими знакомыми, можно отказываться от совместных мероприятий, с полным правом говоря: «Извините, у меня сегодня встреча с девушкой». Чен не любил и не умел врать.

Ее звали Эмили Пирсон и она читала мысли. Вернее, она обладала особо обостренной интуицией и наблюдательностью, а также склонностью к анализу и гибким умом. Чен припомнил, что встречал ее в университете – она училась на лингвиста. Когда-то ее отец, норвежец по происхождению, проезжал на байке через индейскую резервацию и увидел мать Эмили. Она была дочерью шамана, наследницей древних традиций, но определенно – не красавицей. Тем не менее, ее веселая улыбка и приятные манеры покорили скандинава, и он потом не раз возвращался повидаться с очаровательной девушкой. Когда родилась дочь, они переехали в город, но с возрастом Эмили все чаще приезжала в резервацию и охотно перенимала обычаи своего народа.

Чен виртуально познакомился с ней и был поражен. Она единственная понимала его теории с полуслова, хотя училась по другой специальности. Именно ей первой он рассказал о Зефирелле Мортис, пока безымянной.

– Надо обезопаситься от этой дряни, – заметил он, – люди все чаще полагаются на электронику, а ведь случись что, многие знания тю-тю.

– Кто бы говорил, – расхохоталась в ответ Эмили, – ты, компьютерная душа!

– Ну да, – ответил Чен с напускной серьезностью, – не спорю. Величие моего гения в том, что я понимаю уязвимость техники. Тут я кой-чего проанализировал. Помнишь мою теорию информационных туннелей и мемориол? Я ведь беру данные прямо с Хаббла – что-то непонятное движется к Земле. И представь себе, мемориолы исчезают, как будто их стирают или… пожирают.