Платон Беседин - Учитель. Том 1. Роман перемен

– Знаешь, почему мы вас, выродков русских, уничтожим, и резать не надо?

– Не знаю, – отвечал я, прикидывая, что делать, если полезет в драку.

– Наши женщины, как ваши русские бляди, на обочинах не стоят…

Татарин сплевывал на металлический пол катера, растирал пенящуюся харчу по швам сварки, поправлял массивные часы на запястье. И не трогал меня. Просто говорил, надрезая: крестиками, ноликами, зигзагами, полумесяцами – как душе маньяка угодно.

А я, наплевав на патриотизм, соглашался. То ли из-за боязни схлопотать в щи, то ли вспоминая слова Виктора:

– Пиздец, бляди наши за чипсы и пиво татарам отсасывают!

Брат продолжал возмущаться дальше, но я отключился, остановившись на «за чипсы и пиво», расстроенный тем, что в таких историях обходятся без конкретики. Где искать, к кому обращаться, сколько пива и чипсов выставлять.

– Прошмандовочные!

Брат и сам пользовал сельских дурех, но, видимо, злился от того, что они связались не только с ним, но и с татарами.

– Это кто?

– Да никишинская сеструха – блядь! За полем, у школы ебалась. Там, где хуй этот торчит…

Под «хуем» брат подразумевал громоотвод на крыше каштановского Дома быта, превратившегося в полузаброшенное здание с кощунственной в своей бесполезности вывеской «Фотография» и фотографом, рыжим дурачком, слушающим «Кровосток» и приторговывающим бахчисарайской «травкой».

Я думал о никишинской сестре, представляя ее в голубом платье – собственно, только в нем я ее и видел, и то это было всего один раз, – сидящей на школьном стуле, чуть раздвинувшей смуглые ножки, а перед ней – пиво и чипсы. Пиво – «Крым», а чипсы – любые. И поза, выражение лица, глаз, пространство между смуглыми ножками притягивали, несмотря на отвращение к чипсам.

Мама не разрешала мне есть их, но однажды принесла четыре или пять упаковок. Выдала одну, со вкусом бекона, а остальные спрятала. Но я нашел тайник и съел все. А после, казалось, блевал, отрыгивал, пах, добавками Е-951, Е-471, регуляторами кислотности, глутаматом натрия.

Никишинская сестра была из той же, чипсовой, серии – привлекательна лишь на расстоянии, в фантазиях. В реальности же, при близком контакте, она пугала, отвращала, до тошноты. Как и эта кучерявая девушка с закатившимися глазами. Как, наверное, и все девушки для меня в принципе.

Выйти на свежий воздух. Кислород опьяняет, притупляет страх. Тем и спастись. В этот странный вечер, когда зарубцевавшиеся раны вновь начали кровоточить.

Ночь – густая, маслянистая, жирная, как чернозем, – навалилась, укрыла деревню, и жизнь остановилась, законсервировалась до рассвета. Шагни в темноту – пропадешь, сгинешь. Есть лишь один хорошо освещенный участок, справа от «Экстази». В нем стоит крупный парень. Он кажется мне знакомым. Делаю пару шагов навстречу и узнаю татарского борова с Петиной вечеринки. Он одет в просторную футболку цвета винных дрожжей.

В сарае, в темном углу, дед поставил двадцатилитровые бутыли, в которых бродила срезанная в сентябре «Молдова». Бабушка ворчала, мол, для чего они, а отец, заглядывая, прикидывал, получится ли доброе вино или нет. В январе дед сливал перебродившую жидкость в новую, пустую, бутыль, а в старой оставался винный осадок – дрожжи и камень. Его вываливали на парник, и яркими пурпурными пятнами он покрывал блеклый мусор. Футболка борова такого же насыщенного винного цвета.

Рядом с боровом, за прямоугольником света, стоит Рада. Руки ее сложены на груди, лица не разглядеть. Общаясь с ней, боров много, размашисто жестикулирует.

– Бесогон, ты чо обиделся?

За мной вышел брат. С каких пор его интересует мое психологическое состояние? Впрочем, не лучшее время думать об этом. Надо увести его, чтобы не увидел борова и Раду. Или наоборот – рассказать? Но пока я решаю, как обычно натужно, долго, Виктор прослеживает мой взгляд.

– Эй, какого хуя?

Идет к ним. По обыкновению хвостиком тянусь следом.

– Что за хуйня?

– Витя!

– Это что за пацан?

– Ты про меня, блять?

– Видишь еще кого-то? – Боров словно не замечает меня. Темные волосы гелем зализаны назад, жирное лицо кажется еще шире; дотронься – и пойдет ходуном, влево-вправо, как студенистый маятник.

– На хуя тебе знать?

– Ты чо самый умный?

– Хули ручонки к ней тянешь?

– А хули ты вообще здесь оказался? Ты ничо не попутал, не?

– Я-то нет, а вот ты, кажись, да.

Они говорят быстро, резко, грубо, не разобрать, где чья реплика – единый фронт оскорблений. Будто в Верховной Раде.

– Так, мальчики, успокойтесь! – вмешивается Рада. Наконец-то.

– Это кто вообще, киска?

– Киска? Какого хуя?

– Так, тихо! – вскрикивает Рада. И даже музыка, доносящаяся из «Экстази», умолкает. – Это Зенур, мой знакомый.

– Знакомый? – Боров сплевывает. – Я твой парень!

– Бывший парень.

– Парень? – брат, похоже, начинает веселиться от происходящего.

– Я же говорю – бывший парень.

– Насколько бывший?

– Насовсем.

– Неделю назад был с тобой.

– Что?! – Рада разворачивается к борову. – Что ты сказал?!

– Да так…

Но брату, кажется, все равно. Потому что так, может быть, даже лучше. Есть повод – разобраться с ней, с ним. А мне дать попользовать.

– Ты, еблан, за базар отвечай!

– Ты лучше свой борзометр контролируй!

– Попизди у меня еще тут!

И брат делает то, ради чего вступился – коротко, без замаха бьет борова по лицу. Удар приходится в щеку. Боров отмахивается.

– Эй, вы что тут устроили?!

Из «Экстази» вываливается, подбегает охранник – тот, что в футболке с воротничком.

– Зенур, что тут такое? – Знает борова, это нам в минус.

– Да дикие гастролеры рамсят.

– Сейчас еще по ебалу схлопочешь!

– Так, тихо, парень! – Охранник встает между Витей и боровом. – Разбираться будете в другом месте! Здесь разборки нам не нужны!

– Ну, давай, отойдем – побазарим, – вдруг ухмыляется боров.

– Да не хуй делать. – Брат едва ли не пританцовывает в ожидании драки.

– Вдвоем покумекаем.

Зенур говорит уверенно, с сальной ухмылочкой, будто не получал по лицу.

– Мы отойдем на секундочку.

– Нет, Виктор, не надо! – Рада хватает брата за руку.

– Да чего ты?

– Зассал, бля?

– Что, сука? – Брат отдергивает руку. – А ну пошли, блядь, баклан!

Останавливается, кидает Раде ключи от «пятерки»:

– На, держи!

Толкает борова. Тот лишь ухмыляется. Они выходят из прямоугольника света, идут в сторону не по-крымски густых высоких сосен. Рада дышит – за меня бы она так не переживала – волнительно, тяжело. Грудь, подчеркнутая декольте сиреневой – под цвет футболки борова, хоть сейчас в пару – блузы, вздымается и опускается. Видна лишь ее часть, обнаженная, смуглая, которую мять, целовать, кусать хочется, но и этого достаточно, чтобы домыслить, дофантазировать остальное. Тем более, что Рада, стонущая под братом на капоте салатовой «пятерки», до сих пор перед глазами, и шоколадные соски аккуратны, точно знаки отличия.