Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник)

Пустил он мелиораторов похозяйничать на заливных лугах напротив Кизелей. Мелиораторы спустили две большие проточные старицы, полные рыбы. Русло речки спрямили, чтобы не было разливов. Посреди луга взрыли канаву и проложили трубы. Метров через сто установили гидранты. Луг теперь поливной будет, а насосную станцию мы в будущем году поставим. Никакой насосной станции никто не поставил, луг обсох, и только вороны облюбовали столбики вечно сухих гидрантов, восседая на них, как на кладбищенских крестах.

Зато в рамках программы преобразования села закупили в Финляндии штук двадцать комплектов бревенчатых домов, немедленно отданных начальству на дачи. Один из комплектов и ухватил Катаев. С виду дом был как будто обычный, бревенчатый, под тесовой крышей. Собрали его с сыном Мишаней за неделю, периодически отдыхая. Они уставали – морально. Комплект был из лиственничного, кедрового и соснового массива. И точная целесообразность деталей, безупречно соединявшихся паз в паз, угол в угол, им, понимавшим толк в плотницкой работе, надрывала душу. Вот так можно жить, оказывается, так можно делать-то, а мы…

– Мудомои поганые, – матерился старший Катаев, но исправно вез начальству мед, окорока и парную телятину. За район отчитывался мастерски. Мол, в новое, демократическое время мы урожайность картофеля подняли со 100–120 центнеров с гектара до 200. Приехали, проверили: и верно – 200, а то и 220. В старые сводки глянули – было 100. Вот это да! Какой мощный аргумент в пользу успешного преобразования села, не правда ли?!

Но без напастей нам никак нельзя. Кто бы в главные мудомои ни выбился, деревня свою порцию получит. Новая власть пришла и своих калачей принесла. Рванувшегося было в фермеры Мишаню отец осадил:

– У нас теперя, Мишаня, хужее, чем при крепостном праве: один процент земель – крестьянские, девяносто процентов – господские. Объясняю. Будешь фермер – плати налог, как любой торговец или шашлычник. Подсчитай – это полностью в наших условиях убыточно. То есть это – фактически запрет. Кака разница, как написано: налог или запрет? Свободно ты работать не будешь. Только бери дотацию или льготный кредит. Кто хозяин дотаций и льгот – тот и есть твой господин. Он по имеет и с налога, и с дотаций. Он хорошо будет жить, а ты будешь на его робить за гроши. Ты хоть надвое разорвись, скажет: а что не начетвёро? Не-е, Миша, про фермерство забудь. Огород в двенадцать соток – вот все, что у тебя есть. Наш с матерью еще пригороди, тестя. Это все твое пространство. В Голландии столь же земли-то, ничё, живут!

Вот Миша в милиционеры и подался.

– У Гальки Бараношиной цыганы ребенка стащили! – сообщает ему мать. – Сёдня у нас какой день? Вторник? Во, значит, вчерася, в понедельник. Оне с Серегой у свекровки Галькиной в огородце картошку окучивали, Олежка в избе спал. Хватилися – нету!

Воистину милиционер всегда на службе. Спокойно и в родительском доме поужинать не дадут.

– У какой свекровки? У Таисьи Васильевны?

– Да ты чё, оне с Таисьей вовсе разругалися, Галька-то и ребенка ей боле не кажет. Вот и помогай имя! Сколь у Таи на шее сидела, неработь! А даве, слыш-ко, Галька эта всяко-всяко Таисью же и выставила, вот глаза бесстыжие! Мол, Олежка не от Женьки! Она уж давно с Серегой Тупицыным сошлася, вот и парочка – баран да ярочка. Допилися, не знают, куда ребенка дели! А может, и сами цыганам продали, зачем он имя?

– Чё, Миша, в деревне делается, какая пошла безобразия! Даве по всей нашей заречной стороне ковшики банные украли. А ноне зауголок от сруба у меня унесли. Как баню теперя подрубать?! Запиши, давай, Владычных Зинаида Ивановна…

Обычный рабочий день деревенского милиционера Михаила Викторовича Катаева. Михал Викторыч хоть и в годах еще совсем молодых, но серьезен и обстоятелен. Беседу с населением ведет уважительно и спокойно.

– Я, тетя Зина, про всех наших деревенских жителей заранее могу сказать, у кого что произойдет, а у кого – никогда. Могли у сына твоего, Николы Владычных, зауголки унести? Могли! Сруб у твоего Николы уже неделю разложен на улице. Зауголок короткий, под мышку возьми и унеси. И я могу предполагать, кто унес. Ты, Зинаида Степановна, дрова у кого купила?

– А тебе чё? Я – про зауголки.

– А я про дрова. Соседу твоему, непутевому многодетному отцу, их выписали и бесплатно привезли. Детям привезли. Он их тут же по соседям продал. И ты же их купила.

– Не я одна покупала. А чё?

– А то, что он их теперь у вас же и ворует. Баню-то ему, к примеру, хоть раз в месяц истопить надо? Оставь заявление, разберусь.

Женщина, ворча, уходит. К милиционеру разом два посетителя.

– Так, пишем, что случилось, и побыстрее. У меня дела на участке.

Читает заявления: «Так, у гражданки Тамары Ивановны украли белую годовалую телушку, увели из стада. Когда? Позавчера. У фермера из дер. Карповка… Тоже из стада украли годовалую белую телушку! Вчера. Маньяк какой-то завелся на белых годовалых телушек! Будем разбираться. Все, некогда мне сегодня, пошел на участок».

Ребенок не банный ковшик, надо пойти выяснить, то ли слухи, то ли и впрямь начался в деревне… этот… кидхаппинг.

С одного конца деревни до другого и так-то путь не близкий. Да еще и до Миши у каждого есть дело.

Пошел глянуть на пострадавших. Выяснить, было ли чего, откуда разговор пошел.

– К Гальке идешь? Нету, нету их, бутылки в Кизели пошли сдавать. Сядь, посиди с нами, подожди, скоро придут: у их денег-то нету, много по магазинам не находишь. За спиртом в чепок заскочат – и домой. Ты, Михал Викторыч, когда ете шинки закроешь?! Внаглую спаивают народ, и все. Последнее ведь туда из дому, от детей несут, и всем хоть бы хны!

Соседки на лавочке – следственный комитет, прокуратура и суд присяжных в одном месте. Не пожалей полчаса – узнаешь все, что к делу относится прямо или косвенно или вовсе не относится. Но о якобы пропавшем Олежке толком сказать никто ничего не мог.

– У их с пятницы пьянка, вчетвером пьют без передышки: Витька с Генкой да Галька с Серегой. Вот на каки шиши эта неработь пьянствует?! Ребенок то у Гальки, то у свекровки, и вот не стало ни тутока, ни тамока. Галька говорит, что украли Олежку от свекровки, дак кто его знат!

Вот и вся информация, непосредственно относящаяся к делу. Моральный облик пострадавших, к делу относящийся косвенно, обрисовали подробнее, а больше всего было разговору, совсем к делу не относящегося: сочувствовали Таисье.

– Очень переживат! Олежку этого она с рук не спускала, нянчилась, любила шибко… Галька-то сама у Таисьи Васильевны отъелася-отлежалася, прости господи! Ушла и Олежку забрала.

– Дождешься от ее спасиба! Оня, мать-то ее, хоть не дожила до этого. Жалела она Таисью.

– Ага, жалела… Жалела, что аборт не сделала!