Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник)

Мишаня сидит-ерзает. Некогда до ужаса, а тут старика не переслушаешь.

– На первую германскую сходил, вернулся георгиевским кавалером. Пешком – из Австрии. Маленько, говорит, до Беловодья не дошел. Дело-то простое, противосолонь шел, на солнышко. В плен он попал в Австрии, так, чтобы в лагере не сгнить, выпросился в работники. Робил, как умел, как привык. А сын у хозяина, мозгляк такой, маленько дурачком уродился. Взъелся на Григория, пахать на нем давай. Ага. В оглобли поставит и кнутиком поигрывает. Доигрался. Положил его Гриша отдыхать насовсем на пашню и ушел. Только до первой пореченской деревни дошел, а тамока уж тятина кобылка с телегой дожидается. Такой вот деревенский телеграф. А ты как думал? Бывало, Филипп Логинович еще только запрягает с оханской ярманки домой ехать, а в Кизелях уж знают, завозно ли было. И вниз по речке слово катится, и вверх, только подуть надо маленько. Так говорили.

Ты вот, Мишаня, подумай, вот этот самый темный крестьянин был тогда сам себе и агроном, и экономист, и зоотехник, и ветеринар. И метеоролог. И плотник. И у него, хозяина хорошего, каждую весну кобыла – жеребая, корова – стельная, а баба – на сносях. Одиннадцатью десятинами кормил восемь детей, и никто не голодал. Даже лаптей не носили, а были у всех сапоги: хорошо медом расторговывались на ярмарках, овчинами, шерстью, льном.

Уважал Миша своих предков, но в голове его крутились проблемы сегодняшние, и он все наловчался повернуть ход мыслей Ложкина на дело, если таковое действительно имелось.

– Что за дело-то ко мне?

– Хорошо, что ты седня ко мне пришел, Мишаня. Меня Федька, внук-от мой, обокрал, похоже.

– Что унес? Когда? Почему на него думаешь?

– Да я, дурень, даве ему карточки детские стал показывать. Больно ему надо! Достал старый-то чемодан, а тамока книга лежала. Видно, углядел, стервец. Седня стал фуражку искать, двинул чемодан – больно легкий. Открыл – книги-то и нет.

– Что за книга?

– Вот как раз от прадеда твоего, Григория Филипповича. Он перед смертью отцу моему этот чемодан отдал. Отец набожный был и старовер тоже. Икон много было, я их роздал в поминанье тяти. Одна книга осталась. Большая, корки толстые, с запором. Говорят, дорого теперя такие книги стоят. Федька стырил, продать, видно, хочет. Чем-то ведь живет. С кем-то он, слушай, связался, шибко с нехорошим народом. Ездит к нему один на иностранной машине. Чё, спрашивается?! Видно, пропала книга, ты уж меня прости. Все собирался тебе ее отдать.

«Что ж прособирался-то», – мысленно вздохнул Миша, кивнул, что, мол, все понял. Ситуация ему и впрямь была понятна. Дочь Ложкина, Лизавета, в юные свои года уехала в город, устроилась на завод, жила в бараке на окраине. Город изжевал и выплюнул деревенскую деваху. Лизавета вернулась в Кизели с Федькой на руках горькой алкоголичкой. И до самой своей безвременной гибели от перепою сидела на шее родителей. Федька пошел в мать и неведомого папаню. Перепробовал уже все способы травли организма и начал тащить в деревню наркотики. Так что та надобность, по которой приезжала к нему ино странная машина, была Мише вполне хорошо известна. Но… бодаться с этими людьми он не собирался. Поскольку хотел жить. Только тронь этого говнюка Федьку – и останется от тебя горсточка пыли. У мента деревенского защита – фуражка, и больше ничего. Ну, сейчас все одно к Таисье идти, заверну к Федькиной сожительнице. Мало ли…

Стоящий на отшибе домишко оброс бурьяном и завален нечистотами. Дверь была открыта. Несколько человек в отключке валялись прямо на полу. На грязной кухне неописуемая вонь, стоят какие-то черные котелки. Разлита коричневая жижа. Книгу и не спрятали особо, негде попросту: из города никто не приезжал, а сам Федька явно не представлял, куда ее девать. Миша засунул книгу в большой полиэтиленовый кулек, распахнул окно. Бурьян, неподалеку густой ивняк. Мишаня размахнулся и выбросил кулек в кусты ивняка. И вышел беспрепятственно. По делу службы он заходил. В полном праве. А книгу потом заберет, попозже. Вот так, в десять минут все и получилось. Видно, строгий староверческий бог еще посматривает иногда на свое заблудшее стадо…

Пошел к Таисье Васильевне. Да, приятного мало сейчас приставать к ней с разговорами. Но никуда не денешься, придется спрашивать, кололи ли ей дрова и как она расплатилась. Да и фотография Олежки нужна в розыск. В ограде заглянул за поленницу. Свеженаколотых дров совсем немного, за что платить? Ну, Генка с Николой, тряхну я вас завтра! Но! За поленницей стоял старый велосипед с большой корзиной на руле. Велосипед… В Мишиных мозгах что-то замкнуло: он вдруг увидел все произошедшее с такой ясностью, как если бы ему это показывали в кино.

Преступление было тщательно продумано и осуществлено именно этой хорошей женщиной. Олежку украла Таисья.

Она умная, Тая, она все сделала, как надо.

В пятницу с утра Генку и Николая, обычных собутыльников Галькиного Сереги, Тая действительно наняла колоть дрова. Сколь ни накололи эти хмыри с бесконечными перекурами, Тая с обеда их отпустила, щедро расплатившись водкой: это, мол, вам вперед, ребята! Должно было хватить и на Гальку с Серегой. Ребята, естественно, тут же покатили на квартиру к Сереге. Глядь, Галька уже несется с Олежкой к свекровке: мешает парень-то, в хате сесть негде! А у свекровки – огород, полоть, поливать, окучивать… Парня кинули на кровать и разбежались: маманя – на пьянку, бабаня – в огородец. Он поорал-поорал и затих, заснул. Так что взять Олежку не составило никакого труда. Хватились ребенка только на следующий день к вечеру, когда компания, во-первых, проспалась, во-вторых, опохмелилась. Галька явилась к свекровке: где Олежка? Я думала, ты забрала… А я думала, он у тебя… Короче, без бутылки не разберешься. Все вместе выпили, молодежь продолжила до понедельника. В понедельник вся эта неработь до полудня спала, потом потянулась в милицию. Оказалось, участкового нет. С облегчением вернулись, сдали бутылки, снова загудели. В среду долго вспоминали, какой день сегодня и какой был вчера. Потом беседа в милиции, в ходе которой было документально закреплено, что ребенок пропал в понедельник.

А нашелся этот ребенок (опять же, согласно документам) в пятницу в деревне соседнего национального округа, куда Таисья увезла его на велосипеде в большой корзине. Олежка был в грязном белье, закусанный комарами, с расчесанной в кровь грязной физиономией. Руки тянулись отмыть, переодеть. Нельзя, нельзя, потерпи, милый! До деревни, где жила родственница матери тетка Фаина, путь неблизкий. Километров пятнадцать по лесной дороге Тая отмахала единым духом. И ни один корень под колесо не подвернулся, ни один человек не встретился. Деревушка в четыре дома, тишина, дороги травой заросли. Таисья присмотрелась: на улице никого. Подъехала к дому тетки, слезла с велосипеда и, представьте себе, на пороге нашла ребенка! Крикнула тетку, занесли в дом, распеленали, рассмотрели: хороший мальчик, только больно грязный, немытый. Видно, какая-то пьянчужка бросила дитё. Пошли в сельсовет, оформить находку. В сельсовете одна секретарша сидит, да и то вот-вот убежит домой. Поглядела на замызганные одежки, на грязную физиономию, поохала. Но не удивилась.