Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник)

– Сходи еще раз, там все в порядке.

И снова углубилась в бумаги. Тот же самый толстый милиционер встретил меня как родную. Он сиял всей своей жирной мордой, радовался, что я буду учить детей, зазывал останавливаться в гостинице снова и снова. Я бы даже сказала, что он как будто бы извинялся, ну уж насколько он вообще на это был способен. Джентльменов из холла как ветром сдуло; видимо, Тамара как-то пригрозила этой своре. Вникать в нюансы не было сил, я сразу же кинулась в постель и уснула мертвым сном. А наутро проснулась в пустом номере.

Для следующей сцены понадобятся декорации, изображающие местную автостанцию. Получив направление, пытаюсь уехать в свою деревенскую школу. Площадь-пятачок, кругом только высоченные дувалы. Жара. Действующие лица все те же: старики на осликах и без них, стайки детей да белые мумии женщин, закутанных в тюли. И еще раз жара. Кого узбекская жара ни разу не колотила по башке, тому этого не объяснишь. Снуют мальчишки, предлагая утолить жажду каким-то белым напитком. Из одного ведра и одной кружкой. Желающие утоляют. Само здание с ржавой вывеской «Автостанция» закрыто, окошко кассы заколочено. (Как я потом узнала, шоферы не могли взять в толк, как это они будут пассажиров возить, а брать с них ничего не будут. Право брать тут желанно и свято.)

Ни расписания, ни каких-то иных обозначений нигде найти не могу. В ответ на мои вопросы – все то же отрицательное покачивание головой. Между прочим, я ничего не ела и не пила около суток. В какую чайхану ни сунусь, везде одни узбекские джентльмены. Узбекистан уже чудится мне кошмарным сном, от которого очень хочется проснуться. Да еще этот чертов тяжеленный чемодан – так и подмывает выкинуть всех Матиссов в арык. Ну куда же мне ехать-то, гос-споди! Села на свои культурные ценности, гибну, жду акции свыше. Что мне еще остается?!

Очередного спасителя Всевышнему пришлось соткать прямо из знойного узбекского воздуха. Невысокий лысоватый милиционер Володя, каких тысячи в русских городах, акцию провел в высшей степени ответственно и квалифицированно. По приезде на место первым делом как следует накормил меня в самой большой чайхане. Потом взял в отделении милиции мотоцикл с коляской и повозил по округе.

– Местные будут знать, – такое было дано пояснение: слова Володя экономил. Напоследок дал листочек с номером телефона, оглядел с ног до головы, вздохнул:

– Оборку хоть пришей.

Взял под козырек и убыл по начальству.

Слава тебе Господи, нашла я ту школу, куда меня направили. Радости там особой никто не изобразил, и на то оказались потом свои причины. Но тем не менее дали ключи от школьного пристроя, где жили молодые учительницы. Только я кинула свой чемодан проклятый, как услышала:

– Девочка, ты что, учительница новая?

В дверях стояла толстая брюнетка в полосатом узбекском платье. Так я познакомилась с Риммой, мамой Римой. За высоким дувалом в малюсеньком садике мамы Римы размещался рай. Там было прохладно в тени винограда, там на верандочке всегда был чай с лепешками, а также бесконечные монологи мамы Римы.

– Мы, деточка, жили подо Львовом, там поселок был, он к Польше относился. Но в тридцать девятом году все перемешалось: пришли русские войска, сказали, что мы теперь в России. Мой папа был портной, а мама была красавица. У нас, евреев, очень, деточка, красивые женщины. И вы ведь знаете, конечно, нашу знаменитую еврейку Плисецкую? Так вот, любая еврейка под одеялом – Плисецкая! Перед приходом русских у нас многие, кто побогаче, уехали на запад, в Польшу. Они все там потом погибли: их поляки немцам выдали. Когда в сорок первом начались эти страшные немецкие бомбежки, мы поехали с эшелоном русских на восток. На от крытой платформе, все вместе: папа, мама, братишка и я. И дождь, и копоть паровозная, мы все были черные-черные. Это страшно вспоминать, деточка. Я ведь очень долго потом ничего не помнила, не слышала и забыла, как говорить. А потом начала вспоминать и плакать. Все мои остались там в степи… Бомбили, все горело, и люди горели… Я оглохла и долго еще была как бы дурочка, не понимала, где я и кто. Очнулась уж в детдоме, в Андижане. Тут вот и довел Бог жизнь прожить. И сама за узбека вышла, и уж дочерей за узбеков выдала. Если бы я сейчас где-нибудь увидела хоть какую-нибудь противную губастую еврейскую физиономию, я бы ее всю обцеловала, с ног до головы. И ты сама видишь, деточка, Бог специально дал мне дочерей! Мы им тут, по крайней мере, делаем из узбеков евреев!

Я, конечно, далека от мысли, что покровительствовать какой-то ничтожной дурочке Господь выслал маму-еврейку, но факт остается фактом: еврейка-мама была вместе с кусочком рая.

Работой в школе меня все никак не нагружали и не нагружали. Делать было нечего, абсолютно. Среди тесных деревенских улочек и высоких дувалов только рынок был просторным и веселым местом. Горы дынь и лука, невероятно дешевые роскошные помидоры и вино град, верблюды и ослики, шум и гам. Я даже подружилась с деревенскими стариками, которые целыми днями сидели возле своих громадных гор, насыпанных прямо на земле. Сначала боялась их внимательных взглядов, думала, осуждают за оголенные телеса. Но как-то один из стариков, самый бойкий, похожий на Ходжу Насреддина, подозвал:

– Иди сюда, золотая рыбка!

Порылся в своей груде и подал нечто невиданное: зеленое, как арбуз, но ребристое.

– Замечательный дынь, ханский называется. Куший, золотая рыбка!

Нигде я таких удивительных дынь больше даже и не видела. Заметив орденскую колодку на толстом полосатом халате, я спросила, где он воевал.

– Нигде не воеваль. Защим мине воевать? Я войну не объявляль. На пограничной заставе, вон там в горах, служиль. Начальник меня так ругаль: я стрелять не умель, по-русски не говориль. На кухню послаль. Повар я служиль. Ощинь все быль довольный. Они до меня только сухарь ель! Я барашка досталь, лагман сделаль, пилав сделаль, очинь-очинь все довольный быль. Медаль даль, дыва!

С тем Насреддином мы потом частенько болтали, и окружающие старики завидовали бойкому Ходже, который опять оказался хитрее всех.

Через недельку со скуки рискнула выехать в город. Цена удовольствия – полчаса в жуткой, невероятной вони автобуса. (Узбечки моют волосы кислым молоком, а свои шелковые полосатые штаны не меняют никогда в жизни…) Обойдя две городские площади по периметру и обнаружив далее все те же дувалы, засобиралась домой. Вместе со стайкой тюлевых мумий жду автобус. Показывается долгожданный, народ высаживает. А садить пассажиров почему-то не хочет. Шофер, высунувшись, что-то объяснил узбечкам, и тюлевые мумии разбрелись кто куда. Подхожу, маячу шоферу: дескать, поехали, чего ты, двери открывай! Со мной шофер изъяснился по-русски: