Константин Кропоткин - … и просто богиня (сборник)

– Какие туфли! – восхитился я. На нем были мокасины из ярко-красной чешуйчатой кожи, с золотыми пряжками. – Как у кардинала.

– Из Милана, – сказал Томас, вытирая со лба пот. Ко мне на последний высоко взбираться, лифта нет, лестница витая, а он невозможно толст и тяжел; на рубашке – на груди и спине – проступили темные треугольники пота. – Купил три года назад.

Года три назад мы и виделись в прошлый раз. Летом на рынке вино пили. Синяя рубашка поло с вышитым желтым всадником, огромного размера джинсы, беспощадно обтягивающие круп, – тогда все было примерно, как сейчас, только с ним еще была его архитекторша, белая, прищуренная, злая; она все время фыркала на Томаса, мешала разговаривать. У них была любовь.

А сейчас у Томаса другая – из-за нее и ко мне пришел.

Илина – румынка, по-немецки – кое-как, Томас хотел узнать, где я учил язык, на какие ходил курсы и почем. Он торгует страховками и в «почем» отлично разбирается.

– Индивидуальные, но за тысячу, – докладывал Томас, когда мы уже ели (он – салат зеленый, а я – и салат, и плов, и дыню: я не романтик, а похудеть мне надо бы только самую малость). – Момент, говорю, – он выставил ладонь, будто что-то пригибая, – вернись на землю, дорогая.

Курсы немецкого, которые Томас нашел, непомерно дороги, а ему неопределенный срок двоих кормить, ему надо найти недорогой и эффективный вариант, чтобы его Илина заговорила с ним на одном языке.

– Лучше в группе заниматься, – сказал я, вспоминая давние уже обстоятельства своей учебы, – с такими же, как она. Ей же нужны будут социальные контакты. Не с тобой же одним разговаривать.

– Илина если здесь по улице пройдет, – Томас щелкнул пальцами, витой стул под ним, подобранный мной на помойке, все скрипел, – сразу пятерых с собой может взять. Сексапильная телка, надо честно сказать. Я в центре давно не был, не знаю же, а там дорогу ремонтируют. Опоздал, Илины нет. Звоню, объясняю, айм соу сорри, кэн ай. У нее английский тоже так себе. Заскочил в машину, примчался.

– Ну, да, сексапильная же телка.

Он посмотрел на меня с преувеличенным упреком, а стул под ним так и стонал надсадно. (Я боялся, что развалится, как случилось на рынке, в самый разгар винопития, после чего Томас сел на диету, от которой, как видно, был только вред… О чем только не думаешь, разговаривая и умудряясь одновременно внимательно слушать, а я слушал очень внимательно: мне симпатичен этот одышливый толстяк.)

– Сначала у нас ничего не было, – сказал он, – это правильно, считаю.

– Но потом-то было.

– Да! – гаркнул он. – Всеми соками обменялись.

Томас – романтик, ему не до подробностей. А мне наоборот, только они и интересны, в них суть, мне кажется. Я не романтик, у меня колкий лед в глазу.

– А разговаривали как? – спросил я.

– Слава богу, есть гугль-переводчик. Всю ночь сидели, писали, то я, то она. – Томас потер глаза (слезы? пот со лба набежал?). – Ее поработили. Этот негодяй, полунемец-полурумын, вызвал ее и запер. – Он назвал улицу, которую я тут же забыл. – Я говорю ей: дай адрес, имя, я заявлю в полицию. А Илина говорит: ты не знаешь, что будет, не надо. Пишет мне, пишет, а сама плачет. – Голос у него него пресекся. Он снова принялся за салат.

– Вот же козел.

Я знаю одну русскую женщину, которую немецкий изверг на цепи держал. Сложная история.

С Илиной (правильно пишу ее имя?) Томас познакомился по Интернету. Он и сайт назвал, только название его тут же выветрилось, потому что лишняя мелочь. Он как-то с Илиной встретился, и не раз даже; затем она уеха ла назад, в свою румынскую пампу, где-то рядом с молдавской границей. Томас начал читать про Румынию все подряд, и теперь даты буквально отскакивают у него от зубов (а салаты мои ест вяло, будто повинность выполняет). Томас знает теперь, что городок Илины построили евреи, а там, где евреи, экономика цветет, что и было: дома, говорит, красивые выросли, бульвары; а дальше, уже во времена Второй мировой, румыны евреев отстреливать начали – и увял цвет, остались только архитектурные памятники.

– Как они живут! Ты не представляешь! – опустошив наконец тарелку, воскликнул он.

– Не волнуйся, отлично представляю. Там – как у меня в Сибири, только теплей.

– Да ты знаешь, как Илина живет?! Она с подругой живет! Вся квартира – как вот эта комната: и спальня, и гостиная, и кухонная ниша, и туалет. Все! А дороги!.. – Он ухватился за пухлые щеки, сдавил их слегка. – Яма на яме. Привез ей парфюм. Недешевый, само собой, а у нее туфли из… – Томас назвал фирму.

– Разбитые? – Я подумал, что если у человека есть вкус, то не важно, какой фирмы его туфли. У Томаса вкуса нет совсем (да и сложно иметь вкус, когда любая одежда по швам трещит).

– В пассаж пришли. Там эти русские везде… извини. В мехах и бриллиантах.

– Извиняю. И в губах еще, да.

– Говорю: купи себе новые туфли, – отдаю кошелек и ухожу. Она, конечно, самые дешевые купила. А ее подруга – я ей тоже по мелочи привез – подарила мне сервиз. Не знаю, дорогой или нет, не важно – важен жест. Сто пятьдесят евро за перегруз заплатил. Дешевым же летел. Мог бы оставить сервиз, а забрать позже. А эта дура на регистрации…

– А чем Илина занимается? – перебил его я. – Образование у нее есть? – Образование для меня кое о чем говорит. Хотя, конечно, кого только университеты не воспитывают…

– Она ветврач! У нее средний балл «девять и один», это почти как наша «единица»!

– Умная, – сказал я не без облегчения.

Хотя если умная, почему запереть себя позволила? Да и была ли тюрьма? Как встречалась она с Томасом, если под замком у зверя-полукровки сидела?

Побыв на цепи год или два, моя знакомая русская сбежала от своего немецкого изверга, вышла замуж, потом еще, и всякий раз – так она рассказывала – злые мужчины били ее, горемыку. Сейчас любовник бьет, и мне ее не жаль. А милая девица одна, москвичка, спрашивала меня как-то про один голландский город: хороший ли, стоит ли ехать? Ее замуж голландец позвал. «Ты его любишь?» – спросил я. «Да, я смогу по всей Европе без визы ездить», – ответила она.

Нет им числа .

Как люблю я этих сучек всех возрастов и национальностей, этих торговок патентованным счастьем, эквилибристок елея, змей-заклинательниц, профессиональных идиоток, гениев алгебраических гармоний, щупательниц недр, изымательниц активов – всех цветов и сортов. Как люблю я их, неутомимых искательниц слабины, душек этих, пушистых и мяконьких, с глазами-блюдцами, поющих нескончаемую свою песнь – как жила и страдала, как неодолимые силы ввергли, как обрекли…. И слезы по щекам, и трясутся нервно метафорические сиротские бантики.

Я люблю их, я ими любуюсь, я могу себе это позволить, у меня лед в глазах, им нечего у меня брать – даже пример.