Владислав Кетат - Дети иллюзий

– Вот ведь гады, – говорю я на ходу, – ничего святого нет. Ну, напился человек, ну вырубился, чего орать-то?

– Они хотели зрелища, – бурчит Че, – они его получили, теперь наслаждаются. Подобные случаи лучше всего обнажают зловонные стороны гнилых душ.

– Да, вы, батенька, тоже поэт! – пытаюсь острить я, как всегда неуместно.

– Ты-то хоть помолчи! – огрызается он. – Без тебя тошно. Это я во всём виноват, не надо было водки ему давать! Теперь нас и сюда перестанут пускать…

– На сцену – это уж точно-с! – снова подаёт голос конферансье. – А в зал, пожалуйста! Бухайте-с!

– Вот ведь козёл, – говорю я негромко, но так, чтобы тот расслышал.

Наконец добираемся до вожделенного сортира. К счастью, он свободен – об этом позаботился Панк Петров, убедивший мужика в очереди пропустить нас вперёд.

– Только давайте, недолго, – говорит тот, – а то я ноги ошпарю.

Заносим тело в небольшую квадратную комнату с узким оконцем, из которого виден освещённый фонарём кусочек улицы Герцена, в смысле Большой Никитской. Че наклоняет поэта над раковиной, Панк Петров открывает кран, из которого после серии неприличных звуков на склонённую голову обрушивается ледяной водопад, и пшеничные кудри Дона Москито, которыми тот так гордится, мигом превращаются в мокрые крысиные хвостики.

Реанимация протекает успешно. Не проходит и минуты, как Николай начинает оживать – мотать головой и вяло материться, ещё через минуту он уже пытается вырваться и брыкается правой ногой, но друзья крепко удерживают его голову под краном. Неожиданно я замечаю, что в туалете оказывается невероятно тесно, он явно не рассчитан на единовременное присутствие четверых крупных мужчин.

– Думаю, я тут лишний, – говорю я.

– Да, иди за стол, последи за вещами, – не оборачиваясь, бросает мне Че, – не хватало ещё, чтобы у кого-нибудь шапку спёрли.

Выхожу из туалета с перекошенным от злости лицом, но, сделав всего пару шагов, меняю его на беззаботное – пусть думают, что мне тоже весело. Пробираюсь между столиками на место, но никто не смотрит в мою сторону – видимо, уже забыли. Около нашего нос к носу сталкиваюсь с девушкой, которой несколько минут назад проиграл в гляделки. Она, оказывается, почти с меня ростом и довольно широка в плечах, для девушки, разумеется. На её лице озабоченность.

– С вашим другом всё в порядке? – спрашивает она.

– Да, спасибо, – отвечаю я, – он просто перебрал.

– Видимо, не просто, раз так упал?

– Ну, не так уж он сильно и упал… и потом, быстро поднятый поэт упавшим не считается…

Улыбаюсь, чтобы обозначить шутку, но девушка не реагирует. Наступает неловкая пауза.

– Татьяна, – девушка довольно резко протягивает мне руку.

Слегка пожимаю прохладную ладонь:

– Валерий, можно Лерик.

– Лерик, как мило. А это, – Татьяна показывает отогнутым большим пальцем себе за спину, – Аня.

Из-за её спины появляется девица с густо накрашенным, но совершенно детским личиком, в которой я узнаю ту самую «Ахматову», то есть мадемуазель Анну. Она тоже подаёт мне руку, только, скорее, для поцелуя, нежели для рукопожатия. Мне не остаётся ничего другого, как, слегка нагнувшись, приложиться к ней губами.

– Так это вы – убийца Маяковского? – спрашиваю я, выпрямившись.

– Одна из, – отвечает мадемуазель Анна, – нас много.

– И чем же, простите, вам не угодил Владимир Владимирович?

– Он убил русскую поэзию, и за это мы должны убить его.

– Но он ведь уже, – быстро произвожу расчёт в уме, – шестьдесят восемь лет как мёртв.

На Анином скуластом лице появляется странное выражение – смесь гнева и удивления.

– Это, безусловно, делает вам честь, – медленно и отчётливо произносит она, – что вы знаете официальную дату кончины Маяковского, но на самом деле он ещё жив.

Трудно описать то, что происходит в моей голове.

– И сколько ему стукнуло? – должно быть, несколько эмоционально осведомляюсь я. – Пардон, запамятовал, когда Владимир Владимирович уродился.

– Не в прямом смысле, конечно, жив, – оговаривается Аня, – физически он, разумеется, мёртв. Его застрелила Вероника Полонская, но дух его мечется над нашей родиной, находя пристанища в неокрепших поэтических душах, например, в душе вашего друга. Наша задача – изгнать его оттуда…

– Ладно тебе, перестань, – перебивает её Татьяна, – может, лучше сядем?

Бегло осмотрев наши шмотки на предмет пропажи чего-либо, я принимаю приглашение, и вместе со стулом и недопитой кружкой перемещаюсь за столик к девушкам, на котором вижу два конусообразных бокала и тарелочку с орешками. Перехватив мой взгляд, Аня выдаёт:

– Абсент здесь не наливают. Наверное, поэтому тут читают такие дерьмовые стихи.

– Абсент? – не понимаю я.

– Напиток поэтов, – поясняет Татьяна.

– Ах да, «Зелёная фея»! Читали, читали… Только мне как-то ближе напиток не поэтов, а варваров.

– От абсента – стихи, а от пива – бодун и очередь в сортир, – презрительно роняет Анна.

И хотя её слова мне не особенно приятны, по сути, она права – очередь туда, откуда я только что вернулся, вызвана именно им.

– Как бы там ни было, – говорю я, поднимая кружку, – за наше случайное знакомство!

Девушки тоже поднимают бокалы и благосклонно со мной чокаются.

– А вы, Валерий, имеете какое-нибудь отношение к литературе? – спрашивает Аня, ловко закидывая в рот пару орешков.

– В некотором роде, – отвечаю я, – аз есмь писатель. Пишу роман.

– Тогда вам надо пить водку.

– А лучше всего, кальвадос, – поддакивает Татьяна, – без закуси.

– Не, кальвадос нельзя, – мотаю я головой из стороны в сторону, – «Триумфальная арка» получится.

Моя фраза почему-то вызывает у девушек необъяснимый восторг. Обе, как по команде, заливаются звонким, таким школьным смехом.

– Не получится! – сквозь него говорит Татьяна.

Я киваю в ответ: мол, понятное дело, не получится – какой из меня Ремарк. Наши с Татьяной взгляды встречаются, и в этот момент в моей голове проносится мысль о том, что передо мной сейчас не просто девушка, а «та самая», о которой я думал вчера на кухне.

«Так вот же она, – стучит у меня в голове, – вот она! Она! Она! Она…»

А девушка эта смотрит на меня с любопытством и хитринкой, которая так привлекает; во взгляде её – смесь кокетства, задора и интереса, будто она меня дразнит и одновременно изучает. Но я держусь, не отвожу взгляда от её серых, самую капельку раскосых глаз, в которых отражается огонёк коптящей на столе свечи, словно кто-то невидимый могучей пятерней держит меня за затылок, не давая малодушно уронить глаза в стол или отвернуться.

Откуда-то извне до меня доносится высокий Анин голос:

– Эй, про меня не забыли?

– Ну как про тебя забудешь! – на выдохе произносит Татьяна, и второй раунд гляделок заканчивается. Вничью.