Владислав Кетат - Дети иллюзий

– Вы не посмотрите, занят ли в этом спектакле Владимир Зельдин? – обращается ко мне несколько карикатурная пожилая дама в каракулевом берете, которая до этого молча созерцала афишу, – а то я, как на грех, забыла дома пенсне…

Всматриваюсь в напечатанный в самом низу афиши мелким шрифтом состав актёров, но никакого В. Зельдина там не обнаруживаю, ровно как и В. Четверикова, то есть Че.

– Похоже, нет, – говорю я.

– Если он занят в эпизоде, его тут не будет, – встревает Дон Москито. – Надо в программке посмотреть, там всех печатают.

– Зельдин в эпизоде? – восклицает дама. – Это красиво!

– Извините, просто я не в курсе, кто такой Владимир Зельдин, – ретируется он.

От этих слов с дамой происходят странные метаморфозы: глаза угрожающе расширяются, мятый подбородок отвисает и, презирая закон всемирного тяготения, над причёской приподнимается берет.

– Да как вам не стыдно! – срываясь на фальцет, кричит она. – Как такого можно не знать! Зельдин – это же наше всё! Ну и молодёжь пошла! Вырастили на свою голову! Нечего сказать, молодец!

Мы с Доном Москито удивлённо переглядываемся. Ситуация непростая: ругаться с дамой не хочется, а отвечать что-то надо. Лично я выбираю между: «Извините, я не театрал» и «Что я, тут всех знать должен?»

На счастье, за нас вступается неожиданно подошедший справа мужчина с закрученными вверх усами, в пальто с меховым воротником и котелке. В таком виде он ещё более карикатурен, чем сама дама, так что рядом они смотрятся очень стильно.

– Молодые люди просто слишком молоды, чтобы знать, кто такой Зельдин, – деликатно замечает мужчина и слегка приподнимает рукой котелок.

Дама бросает на него негодующий взгляд, который, впрочем, тут же остывает:

– Это, несомненно, их извиняет, но лишь отчасти, – гораздо мягче говорит она, – таких людей надо знать!

– Разумеется, – мужчина чуть кланяется, – а кого, по вашему мнению, Зельдин мог бы играть в этом спектакле? Воланда?

Дама в шляпе красноречиво кривится:

– Владимир Михайлович не может играть антихриста! Я вижу его Мастером!

– Простите, голубушка, но возраст… – разводит руками мужчина, – вам не кажется, что Владимир Михайлович несколько м-м-м… пожилой для Мастера [10].

– Во-первых, для настоящего актёра не существует возраста! – парирует дама, видимо, заранее заготовленной фразой. – И никакая я вам не голубушка, во-вторых!

– Простите великодушно, – мужчина снова кланяется. – Тогда, может быть, Каифу?

– Каифу? – визжит дама. – Нет, только Мастер! И никто другой!

Пока эти двое заняты беседой, тихо покидаем место преступления задним ходом.

В кассу оказывается приличная очередь. Честно скажу, я и представить себе не мог, что люди будут стоять за билетами в этот театр. Ну, не ожидал я подобной популярности самого большого драматического театра в Европе (простите, если кого обидел). Так что с чувством небольшого, но вполне ощутимого превосходства, которое даёт лежащая в кармане у Дона Москито контрамарка, следуем мы ко входу.

В гардероб тоже очередь: древняя, возможно, ровесница театру, единственная гардеробщица не справляется. От скуки верчу головой, разглядывая людей в очереди. Спереди всё банально: две чуть пованивающие старушенции, перед ними измождённая лишним весом пара средних лет, ещё дальше – лохматая мамаша с прыщавой девочкой-подростком. А вот сзади сюрприз: прекрасная девушка, судя по всему, школьница последних классов. Девушка не просто прекрасная, она – сущий ангел: светло-розовое личико – голубые глаза – светлые кудряшки – белая шубка… но в этих голубых глазах столько порока, что мне становится не по себе. В некотором смущении перевожу взгляд на её кавалера, судя по всему, ровесника, но с ним тоже оказывается непросто. По внешним признакам – обычный жирдяй-очкарик, каких обычно в школе мутузят почём зря, но, встретившись с ним взглядом, физически ощущаю исходящую из-за сильных линз недетскую ледяную надменность и даже превосходство. Чтобы не вводить себя в искус дать ему в рожу, отворачиваюсь.

«Ну и детки, прости господи», – думаю я, вспоминая карикатурную даму.

– Молодую шпану заказывали? – читает мои мысли Дон Москито. – Извольте-с.

– Мне казалось, я не такой старый, чтобы участвовать в конфликте поколений на стороне старших, – говорю я тихо, – но, похоже, я ошибался.

– Да, Валера, мы с тобой уже полный хлам, – вздыхает в ответ мой друг.

Минут через десять наши пальто и шапки всё-таки оказываются в руках у карги-гардеробщицы, и мы, спрятав номерки, направляемся в фойе, где бесцельно слоняются освободившиеся от верхней одежды редкие зрители. Пройдя его насквозь, упираемся в большое зеркало, у которого прихорашиваются две девицы с распущенными волосами. Встаём рядом.

Из-за стекла на нас с удивлением смотрят два немного растрёпанных молодых человека и две густо накрашенные девицы разной степени причёсанности. Приступ хохота – ни с того, ни с сего – возвращается, сначала ко мне, а потом и к Дону Москито. Мы начинаем трястись и бесшумно корчиться. Испуганные девицы моментально исчезают из зеркала, а там, где они только что были, появляется его величество Че.

– Вы чего тут устроили? – говорит он удивлённо. – Пойдёмте, покажу, где сесть, – и, осмотрев Дона Москито, добавляет: – клёвый прикид.

– Спасибо, я старался, – ответствует тот. – А у вас, я смотрю, аншлаг.

– Когда я занят в спектакле, у нас всегда так, – небрежно бросает Че.

Быстрым шагом покидаем фойе, поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж, проходим сквозь большую залу с батальной сценой на потолке, и останавливаемся у маленькой, не выше полутора метров, двери в стене. Че достаёт из кармана огромный для такой двери ключ, привычным движением открывает её и делает пригласительный жест рукой:

– Знакомьтесь, господа, это самая маленькая дверь в Москве.

Дон Москито кланяется в пояс.

– Здравствуй, дверь, – говорит он. Затем разгибается, и, опершись рукой на ребро открытой двери, вопрошает:

– А нет ли у вас какой-нибудь волшебной жидкости, чтобы уменьшиться и комфортно её преодолеть?

Че внимательно смотрит в глаза сначала ему, а затем мне:

– Вы, по-моему, уже выпили одной волшебной жидкости.

– Ну, не без этого…

Страдальческое выражение лица нашего друга стоит больше дюжины самых выразительных матерных слов:

– Можно было хотя бы сегодня не бухать!

– Серёж, успокойся, мы оба в порядке, – вступаю я, – сам же видишь.

– В том-то и дело, что вижу! – повышает он голос. – Смотрите, только мне без глупостей, а то меня из театра выгонят.

Дон Москито складывает руки в положение «прости господи»:

– Не извольте беспокоиться, господин артист. Будем сидеть, как мышки.