Владислав Кетат - Дети иллюзий

– Остаётся только написать слово «Занавес», – сказал я вслух, перечитав написанное, будто бы и не мной вовсе.

Что я и тут же сделал.

А похмелья, кстати, не было.

Сработанный из какого-то сероватого камня, похожий, скорее, на школьника, чем на тридцатитрёхлетнего мужчину, пустыми глазницами смотрит распятый спаситель на небольшое круглое окошечко в стене, из которого на него падает узкий луч яркого солнечного света. У его ног, согнутые волей скульптора в три погибели, стоят две фигуры – мужская и женская. Мужчина (скорее, старик) чем-то напоминает обессиленного Дарвина, а женщина – молодую Валентину Толкунову. Между ними, прямо из покрытого кафельной плиткой пола, растёт деревянный крест, на котором и висит сын человеческий.

Чем дольше я смотрю на эту скульптурную композицию, тем больше убеждаюсь, что она мне нравится. Серьёзно. Только мне видится в ней совсем не персонаж из далёкого пошлого, именем которого творились и творятся самые жуткие на свете преступления, а кто-то совсем другой, из нашего времени, кто-то знакомый. Мне представляется мой ровесник, за какие-то грехи подвешенный в подвале бандитами, который в последний раз через маленькое грязное окошко видит солнце. А снизу – его родители, которые ждут сына дома и никогда уже не дождутся.

«О чём он мог думать в тот момент? – пытаюсь сообразить я. – Кого вспоминал? Какому богу молился? Было ли ему страшно, или уже нет…»

Писклявый голос справа возвращает меня в реальность.

– Помнишь, поп говорил, что луч света – на самом деле святой дух? – существенно громче, чем принято делать в церкви, обращается длинноногая, местами блондинистая дама с платком на шиньоне к своему спутнику, чья бритая голова, минуя шею, переходит сразу в пиджак.

– И, чё? – отзывается тот.

– Я только сейчас догнала… – ещё громче поясняет дама, – прикольно…

– И, чё? – мычит мужик. – В чём прикол?

– Да сама, блин, не знаю… – инфантильно пожимает плечиками блондинка, – просто, прикольно…

Мы с Татьяной переглядываемся со значением: верующие, ничего не скажешь. От этой парочки нас отделяет ещё двое таких же набожных прихожан – маленький пузатый хмырь и высокая грудастая шмара в длинном облегающем платье. Мне невольно вспоминается Востоковский спич о новой популяции женщин. С высоты своего роста начинаю изучать всех имеющихся в церкви дам при соответствующих спутниках, и – о чудо! – нахожу минимум три подходящих под игореву формулу.

«Значит, не врал, курилка, – думаю я, – жалко, что я не дослушал тогда про искусственные сиськи…»

– Смотри, неправильно крестится, – отрывает меня от мыслей Татьяна, показывая на ближайшего к нам хмыря, – нужно справа налево.

– Ты-то откуда знаешь? – удивляюсь я.

– Врага надо знать в лицо, – отвечает она, – опять же, помогает затеряться в толпе.

– Может, ты ещё и какую-нибудь молитву знаешь?

– Конечно, «Отче наш». Хочешь, прочитаю?

– Нет, спасибо, в другой раз…

Между тем у скульптурного изображения Серафима с родителями продолжается священнодействие: состоящий из разнокалиберных старушек хор «а капелла» берёт высокие ноты, а художественный руководитель – отец Матвей – прохаживается вдоль строя и дирижирует кадилом. Делает он это весьма своеобразно, чуть покачиваясь в такт одному ему известному ритму.

Курящийся над кадилом дым и манера двигаться главного действующего лица вызывает у меня непроизвольные ассоциации с концертами популярных исполнителей восьмидесятых, когда все дёргались, и всё было в дыму. Возможно, к этому меня подталкивает ещё и интерьер, больше похожий на магазинный, чем на церковный – пластик, кафель, сайдинг – и лубочного вида иконы на стенах.

– Чего лыбишься? – спрашивает Татьяна, бросив на меня острый взгляд.

– Мне отчего-то вспомнились восьмидесятые, – шепчу я ей на ухо, – эстрада…

– Странно, – улыбается она, – мне тоже…

Я даже не удивляюсь.

Мы с Татьяной ровесники – окончили школу за полгода до развала Союза и, таким образом, стали его последними законными детьми. Восьмидесятые для нас – не просто точка, в которую нельзя вернуться и невозможно забыть; это то, что до самой смерти будет жить в каждом из нас, и, я уверен, вместе с нами и умрёт.

Действо заканчивается. Прихожане организованно, парами, покидают церковь. Впереди, словно им обоим приспичило, семенят те, что неправильно крестились.

– Пойдём, и мы, что ли, подышим воздухом, – толкает меня в бок Татьяна, – душно здесь.

– Пошли…

– Ну, что я вам говорил! – слышу я за спиной знакомый бодрый голос. – Явились-таки, голубчики!

Оборачиваемся. Освещаемый со спины свечами, с лоснящейся от трудового пота физиономией перед нами стоит никто иной, как художественный руководитель и главный дирижёр местного вокального коллектива. Собственной персоной.

– Да, – соглашается Татьяна, – пришли, чтобы посмотреть на творение нашего друга, и заодно отметить, как вы лихо прибрали к рукам мою идею с лучом света.

– Кто-то говорит: «плагиат», а я говорю: «традиция»… – ничтоже не сумлявшись, отвечает священник и заходится гаденьким смехом, который не очень вяжется с его габаритами.

– Я так и думала, – непроницаемо кивает Татьяна, – заимствование – это ваш конёк. В широком смысле, у вас своего-то ничего и нет. Всё понатырено не будем говорить у какой мировой религии.

Отец Матвей на её выпад не реагирует никак. Просмеявшись, он вытирает со лба пот извлечённой откуда-то из глубин подрясника тёмной тряпицей и одаривает нас с Татьяной победоносным взглядом:

– А знаете, молодые люди, я даже рад, что мы с вами тогда поцапались. Я потом долго думал об этом, и понял, что наличие таких, как вы, совершенно не должно меня волновать.

– Будьте добры, поясните, – прошу я.

Отец Матвей мигом превращается в одну большую улыбку. Не хватает только усов и хвоста.

– Дело в том, – елейно до противности проговаривает он, – что вы оба, простите, прошлое. Вас уже нет. Настоящее – это я и те, кто приходит ко мне в церковь…

– Интересно, а что же тогда будущее? – спрашивает Татьяна.

Своей пухлой розовой ладошкой, похоже, очень давно не ведавшей никакой физической работы, священник показывает нам на группу детишек, которые вслед за какой-то женщиной в платке и грязно-серой юбке по-детски неловко и старательно крестятся на икону.

– Новое поколение выбирает нас, – тоном победителя произносит отец Матвей.

– Сами выбирают? – уточняет, подобрав губы, Татьяна. – Или с вашей настоятельной помощью?

– Это уже неважно, – отмахивается от неё отец Матвей, – важен ведь результат, а не…

– Цель оправдывает средства, – подсказываю я.

– Грубо, но правда, – соглашается священник. – А в нашем деле все средства хороши.