Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Но почему сказала она о своём участии в радениях колдунов?

Послушно пискнул Saab.

Из окна поезда, при прошлых его перемещениях из Милана в Венецию, всё выглядело куда пристойнее – холмы, перелески, скопления домиков, а на этой широченной скоростной автотрассе, укатавшей природу, даже количество полос, по которым неслись машины, не сосчитать.

И как же уютно было в этой пахнувшей кожей и духами кабине-капсуле, пронзавшей неуютные индустриальные пространства, как нежно-податливо обнимала за плечи телесно-упругая спинка сиденья, как приятно было затылку на подголовнике, однако Германтов никак почему-то не мог расслабиться.

Так, над убогими международными бетонными цехами с ленточным остеклением – Fiat, Pirelli, Alfa Romeo, так, ещё и Beretti… Какой-то тотальный индустриальный обман.

Где мы?

– И это Италия? – вслух недоумевал Германтов, вспоминая отвратительное, забитое фурами шоссе в Нью-Джерси, тянувшееся сквозь мрачную промзону без конца и без края, а теперь глядя на бесконечные бетонные заборы, мёртвые бетонные коробки длинных цехов и металлические ангары, которые безуспешно пытались оживить яркие железные лестнички и вентиляционные короба и никак не могли облагородить рекламы промышленных фирм над крышами. Сколько можно? Ни деревца, ни весеннего ландшафтного прогала, в котором виднелись бы далёкие горы.

– Хорошо ещё, что сегодня суббота, нет на дороге фур, мало грузовиков, да и уикендный поток машин схлынул в пятницу. А если сейчас свернуть влево, в сторону невидимых гор, – сказала Вера, – через пятнадцать минут покажется Гардо, гористо-озёрный рай. Если бы у нас было побольше времени, мы бы и в Комо остановились на пикник, и выбрали бы одну из извилистых живописных дорог, заезжали бы в чудные ломбардские городки, не спеша осмотрели бы Бергамо, Мантую, но тогда, – строго на него посмотрела, даже нахмурилась, – мы бы выбились из вашего графика, ЮМ, – слегка повернув кабинное зеркальце, причём так, что физиономия Германтова возникла в нём в самом невыгодном ракурсе, спросила, как плёткой хлестнула: – Вы верите в жизнь после смерти?

– Не верю… – его прошиб холодный пот, этот же вопрос когда-то ему так же, невзначай задавала Лида.

– Все религии – врут?

– Врут, зная, что пастве захочется быть обманутой.

– И что же бывает после смерти?

– Ничего не бывает.

– Чернота?

– Кромешная!

– Та ночная чернота, сплошная и непроницаемая, которую в «Трёх возрастах» написал Джорджоне как фон?

– Возможно, во всяком случае, так мне хочется думать…

Она внимательно прочла его книгу.

– И «Чёрный квадрат» – лишь геометрически правильная частица той мистической черноты?

– Это гадательно, но ведь не исключено… – очень внимательно прочла, очень внимательно.

Она следила за ним все эти годы?

Следила, следила и сама в этой многолетней слежке призналась, когда демонстративно надела дымчатые очки.

«А жаль, что не удастся заехать в Мантую, стоило бы освежить впечатления от…» – едва подумал Германтов, как…

– Жаль всё-таки, что проскочим мы мимо Мантуи, – сказала Вера, – иллюзорный купол с глазом, написанные Мантеньи на плоском потолке в мантуанской Камере дельи Спози, – разве не параллель иллюзиям Веронезе в вилле Барбаро?

Германтов кивнул и с какой-то противно засосавшей тоской подумал: она, похоже, и в самом деле, читать умеет чужие мысли.

Fiat, San Benedetto, La Felinese, Parma и дальше, над крышей автогриля, трёхэтажным мостом перекинутого через шоссе, – Beretti…

Близость Веры опьяняла; сдвинулась ткань-хаки свободного рукава, обнажив запястье… Чуть подведённые губы, тонко наложенный макияж; истома близости и полёта! Но какая-то незримая неодолимая дистанция удерживалась как бы сама собой между ними, и даже слову, казалось, не дано было пересекать отчуждающую границу… Слова, конечно, перелетали туда-сюда, но… Как тщательно подготовилась! Восстановила прежнюю причёску, чтобы пробудить в нём воспоминания? Картинно уложены были за скульптурное ухо пряди волос… Вера была так близко, он улавливал её дыхание, боковым зрением следил за взмахами ресниц, за еле уловимыми движениями острой морщинки в уголке глаза, а волнение его замешивалось на страхе. Как это объяснить? Между Германтовым и Верой поблескивала только вставленая в специальную круглую вмятинку в продолговатой коробке ручного тормоза бутылочка минеральной воды San Benedetto, в уютной капсуле, о полёте которой свидетельствовали разве что мелькания в стёклах, а Германтов не находил душевного равновесия. С каждой новой фразой, которую произносила Вера, усиливалось чувство какой-то недоговорённости, какой-то разрастающейся загадочности происходящего и – своей уязвимости.

Германтов понимал, что и Вера понимала, что возбудила все его чувства, вернув в те далёкие годы, когда он с высоты своего опыта дал обидный урок трезвомыслия романтичной девушке. Но какой ответный урок теперь его ждал? С нашего стола на ваш стол…Он по всем статьям будет бит, и у него не останется времени на реванш?

Что за нелепое соревнование на старости лет?

Pirelli, Fiat, Albano, Beretti…

И опять – Beretti…

– Смотрите, ЮМ, вот и долгожданный отдых для ваших проницательных глаз!

Укол?

В разрыве между бетонными заборами и цехами возникла заправка Shell с жёлто-красной полосою на козырьке и – тополиная аллея, и за аллеей как бы нехотя зазеленел луг с пересекавшей его наискосок белой просёлочной каменистой дорогой, и поднялись на горизонте сиреневатые горы, отороченные у подножия тёмно-лиловым лесом.

– ЮМ, как у вас возникает замысел, внезапно? Правда, что озарение сопровождается физиологической встряской?

– Похоже на то, – улыбался Германтов, – это – внутренняя встряска, состояние сравнимо, наверное, с непорочным зачатием.

– Ответ в вашем духе: помесь режущей точности с расплывчатостью!

Вера притормозила – двигаясь по скруглённому лепестку развязки, в поток вливались машины с ответвления альпийской дороги. Среди прочих машин, пересёкших Альпы, был и синий «Ниссан», за рулём которого…

Поодаль пронёсся поезд.

В одном из вагонов Бызова открывала ноутбук, в другом телеинтервьюерша в черепаховых очках листала Le Stampa, Загорская просматривала свои записи, готовясь к аукциону.

Fiat… и…

– Про «Фиат» и «Альфа Ромео» или про «Пирелли», не говоря уже про пармскую ветчину, я кое что знаю, а вот что за зверь, «Беретти»?

– Беретти – это я, – просто сказала Вера.

– То есть?!

– Беретти – моя фамилия; заодно это название фирмы моего мужа. Он, как я говорила, владелец заводов по обработке цветного натурального мрамора, которые разбросаны по всему миру, сейчас, например, он проверяет один из своих заводов в Гватемале, там особенный мрамор, с узорным вкраплением оникса.