Александр Товбин - Германтов и унижение Палладио

Веронезе. Но по какой причине столь ошеломительная правда победила все высокие обманы?

Германтов (прислушиваясь к декламации на сцене-помосте и расплываясь в улыбке) . Распалась связь времён.

Веронезе. По слогу судя, принц датский снова, – он не глуп!

Германтов (энергично кивая) . Ещё бы!

Веронезе (смеривая Германтова взглядом, как бы оценивая) . В отличие от вас, мой велеречивый друг, принц в одной фразе многое объяснил, – распалась или порвалась связь, и поколение за поколением взялись на скорую руку связывать-перевязывать разные времена; ну а вы уже сподобились жить в этих разных временах, сразу во всех, вы их будто бы перемешиваете, вы ими, всеми вместе, уже естественно дышите и заодно, – словно играете ими в воображении, вам даже эту неменявшуюся прекрасную площадь удаётся заполнять разными временами… ( Палладио, повернувшись к Веронезе, не без удивления выслушивал философическую тираду ). – А мы, я и Андреа, жили в своём единственном родном времени, только – в своём, будучи уверенными, что и время наше, как и другие времена, в подлинностях своих не повторяются. Не благодаря ли такой уверенности сделанное нами – нельзя превзойти? И не поэтому ли вы из разорванного и раскромсанного своего мира, где перемешанные разноцветные времена превращаются в серое безвременье, смотрите на нас, цельных, искренне-верных своему веку, с почтением и даже – с завистью и подобострастием?

Германтов (в смятении) . И поэтому, поэтому тоже…

Язык заполнял рот, мешал ему говорить.

Веронезе (колюче глянув в глаза) . И что же, красноречивый друг мой, поделываете вы в нашем, моём и Андреа, времени?

Германтов. Ваше время – стало моим, я его обновляю и омолаживаю, обогащаю его частицами своего времени.

Веронезе (поморщившись от германтовской болтливости) . Вы снова заблуждаетесь, мой самонадеянный друг, – у каждого времени своя тайна, которая неделима, которая своими частицами не разбрасывается, а чуждыми частицами не обогащается.

Германтов, избавившись от минутного смятения, уже был доволен, что будто бы играя в интеллектуальные поддавки, вынудил Веронезе развязать язык.

Веронезе. Мой путь с его блаженствами и муками пройден давно, мне надоело упиваться славой, но неужели упования стольких, творивших после меня, век за веком вели в тупик безверия и скуки?

Вот и резкая оценка, спасибо.

Палладио, обхватив руками голову, покачивался.

Веронезе (негодующе мотнув головой) . И где Бог сейчас, где?

Германтов. Бог умер.

Веронезе. Когда?!

Германтов. Более чем век назад.

Веронезе. Откуда вы знаете?

Германтов. О смерти Бога объявил Ницше…

Веронезе. Кто-кто объявил? ( Сокрушённо отмахнувшись, погас). – Я привык к тому, что художество рождается лишь у подножия креста; художество для меня наперекор напастям всем, – дерзостное страстотерпие, вот и не верю я, что умер Бог, и не поверю, какие б стрелы-аргументы в меня не полетели, – избавьте меня от новых объяснений, я устал.

Палладио, хоть и продолжая покачиваться, казалось, окончательно окаменел, а Веронезе смахнул слезу.

Германтов был доволен, что сумел смутить Палладио, а Веронезе вызвать на откровенность, он вообще был доволен собой и застольным микро-спектаклем с участием великих соавторов, который удалось ему сымпровизировать и срежиссировать. Почувствовав своё окончательное превосходство над ними, – они, великие, и не подозревали, например, что в их прославленной вилле, под гармонично спропорционированными каменными мускулами и гедонистской цветной кожей-оболочкой её, сотворёнными почти пятьсот лет назад, буйствует деконструктивизм, да, не подозревали, что принципиально-строгий Палладио + раскованный ублажитель зрения Веронезе = деконструктивизму! – решил, однако, больше их не пугать прогрессом, сказал настолько спокойно, насколько мог – Вам ли признавать себя побеждёнными ходом лет? Да и не всё так плохо! От Петербурга вы в восторге, – меня, петербуржца, ваши бурные эмоциональные реакции на образы Петербурга не могут не радовать, но если, непревзойдённый Андреа, речь всё-таки касается унижения, не того, испытанного вами после росписи непревзойдённым Паоло виллы Барбаро, а унижения, так сказать, посмертного, не худо было б трезво глянуть правде в глаза, наметив последовательно нас снижавшие и к правде этой подводившие шаги.

Предложив успокоиться и избежать скоропалительных выводов, Германтов вернул беседу в героику относительно размеренных ритмов петербургского классицизма, показал великим кое-что из Кваренги и Камерона.

Палладио (важно) . Да, они знакомы с тем, что я сделал, но…

Германтов. Что – но?

Вывел на экран фасады Ассигнационного банка, затем, – Павловский дворец, колоннаду Аполлона: разве обожатели и подражатели ваши так уж нехороши?

Палладио. Неплохи.

Германтов. Но?

Палладио. Но они какие-то очерствевшие, даже омертвевшие… – мои церкви, дворцы, виллы, – гордость вспыхнула в глазах, – до сих пор живы, я даже надеюсь, что – вообще бессмертны, а здесь – протянул тяжёлую руку к экрану, – ордер грамотно нарисован, пропорции выдержаны, но этим слепкам с античных форм не хватает живой упругости, вся пластика – суха.

Германтов. Ну так как, и до показа всяких экстравагантных вывертов начинаете испытывать унижение? Ну что ж, спустимся ещё по условному пандусу ниже…

Палладио (с надеждой) . Разве модерн не был рождён упадком?

Германтов. Из правила всегда найдётся исключенье…

Палладио (флегматично, но при этом с мрачным высокомерием) . Меня, по-вашему, унизило само течение времени, не победило, но – унизило, пусть так… но почему же – именно меня?

Германтов. Вы были выше всех и всех крупнее, после предтеч античных вы стали первым зодчим.

Палладио. Допустим, клюнул я на удочку лести, однако что ж с того, что выше и крупнее?

Германтов. Величие и вознесение на вершину, – как, проглотили лесть? – чреваты унижением, смиритесь.

Палладио. Да, зодчего, когда он завершил своё земное дело и божеского покровительства лишился, легко унизить, но были же после меня подъёмы, вы только что их показали нам, и я себя опять почувствовал взлетевшим.

Германтов (грустно) . Подъёмы эти, даже пики, случались только на наклонной плоскости, на спуске.

Палладио. С чего же началось снижение?

Германтов. Вернулись на круги? Снижение началось, как водится, с вершины, когда победно вы на вершину зодчества взошли, а кисть чаровника-Паоло вдруг отменила стены с потолками.

Обсуждение восходяще-нисходящей параболы мировой архитектуры, добавляя уныния Палладио, обещало затянуться, однако Веронезе, изрядно заскучавший, явно ждал нового визуального допинга.